— А, ну вот, видишь, неотесанный! — воскликнул поэт, размахивая гуслями в воздухе. — Видишь, я доказал тебе, что только руноилья может прочувствовать лили настоящей сангарлань (героини)!
Сарвет махнув рукой, исчез из дверного проема, а Вика попросила:
— Ну же, спой еще своё.
И руноилья вновь запел, и вновь про Войтто. О том, как лихо она тренировала своих односельчан, как яростью громила врагов, и как горько плакала на пепелище отца, и о многом другом. У него получилась прямо опера, хотя в ней и не хватало сюжетных связок. Стихи казались местами корявыми, но лишь самую малость, которую с лихвой компенсировала увлеченность автора. Единственное, что слегка мешало восприятию, это то, что кантеле не очень подходил для этих резких, порывистых стихов. Ведь это уже была куда более современная поэзия, чем повествовательные руны из глубокой старины. Тут явно не хватало гитары, да где ж ее здесь возьмешь…
Наконец, в комнату вошел Лепотауко, и едва закончилась очередная песня, объявил:
— Всё, теперь моя очередь!
Он поставил стул рядом с Викиным диваном, уселся и развернул огромный, отпечатанный в типографии альбом.
— Вот, смотри Войтто, это история нашей национальной скульптуры…
После того, как закончился альбом, в комнату зашел Сарвет и стал читать вслух стихи из толстой книги "Быръем хонке руноус" (Избранная хонкийская поэзия). И Вика подумала, что образ непробиваемого физика — это лишь маска для великана. Он вполне понимал толк в поэзии, читал очень выразительно, с душой. Кстати, Вика узнала несколько рун из "Калевалы"- о сотворении мира девой Ильматар и непорочном рождению ею Вяйнямёнена, а так же о том, как Ильмаринен выковал себе жену, то есть, создал первого в мире фембота! В мире Хонки эти руны написал руноилья Ушторункс. И, кстати, как уверял Сарвет, это была чистейшая историческая правда. Надо будет, когда она вернется домой, поискать, не продает ли кто по интернету финский оригинал "Калевалы". Интересно, сможет ли она теперь читать его так же легко, как понимает хонкийский вариант? Скорее всего, получится примерно через слово, как бывает поначалу, когда впервые отваживаешься читать на полузнакомом языке.
Тем временем, из-за закрытой двери донеслись какие-то незнакомые голоса, потом голос Кизили, что-то выспрашивавшей и объяснявшей.
Наконец, дверь распахнулась и в комнату вошли двое мужчин. Один из них был очень худым, высоким, бледным, слегка сутулым и лысоватым, гладко выбритым, в очках и со значком академиста на груди. На вид ему было уже за семьдесят. Другой был относительно молодым парнем, наверное, носившим значок консоумольца уже последний год — ростом чуть пониже своего старшего товарища, плотный, круглолицый, с недлинной бородкой и бритыми румяными щеками.
— Приветствую тебя, нейтсют Войтто! — почтительно произнес старший, протягивая Вике свою сухую ладонь. — Я Сюрес, доктор наук, руноилья и главный редактор газеты "Ильтатьеде" (Вечерняя наука).
— А я Нюлтянг, — представился младший, — руноилья и главный редактор молодежного журнала "Юуркаупунки"(Город космоса).
— О, у вас даже пресса есть! — поразилась Вика.
— Да, есть, — улыбнулся Сюрес. — Правда, не так уж много. Кроме двух изданий, которые мы возглавляем, есть еще газета "Райаледьязэм" (Правда Первопроходцев). Она, понятно, для малышей.
— Ты уж извини, Войтто, что мы не пришли тебя встречать, — сказал Нюлтянг. — Но, ты, конечно, понимаешь — мы не только журналисты, у нас свои дела в лабораториях, мы как раз проводили важные опыты. А для нашего города — наука превыше всего. Я мечтал о встрече с тобою всю жизнь. Ты для меня гораздо больше, чем просто легенда, больше, чем единственная надежда нашего народа. Ты для меня — смысл всего. И все-таки, если хоть кто-то из нас позволит себе забрасывать науку, город развалится.
— Поэтому, — подхватил Сюрэс, для передовицы пришлось довольствоваться снимками с автоматических камер.
Он развернул перед Викой газету большого формата, и она увидела свое изображение верхом на Луче. Сразу поняла, что снимок был сделан у городских ворот, когда она только подъехала со спасенными детьми. Получилось слегка смазано, но все же довольно сносно. Заметка была совсем сухой и краткой. А Нюлтянг протянул ей журнал объемом страниц в восемьдесят, где на обложке был запечатлен момент ее встречи с городскими властями. Здесь кадр оказался чуть получше, наверное, из-за освещения. Вика принялась рассеяно листать журнал. Как она и поняла по названию, он в-основном был посвящен астрономии и футуристическим прогнозам.
— Так что, теперь уж позволь нам наверстать упущенное, — произнес Нюлтянг, и журналисты принялись доставать из сумок свою технику — огромные фотоаппараты, кажется пленочные, и диктофоны с кассетами, по размеру чуть более крупными, чем земные бытовые кассеты, которые все еще хранились у Викиного папы.
Началось с интервью. Журналисты расспрашивали Вику вперемешку, и все-таки, каждый о своем. Сюрес больше всего интересовался подробностями того, как она сюда попала, а так же уровнем земной науки. А Нюлтянг в-основном выспрашивал о прежней Викиной жизни и об искусстве. Кстати, лишь он один из всех хонкийцев догадался спросить Вику, как ее звали в родном мире, и как звали ее коня.
Надо ли говорить, насколько поразило журналистов устройство земного мира, то есть то, что там не запрещают науку, что существует множество институтов, библиотек, театров и музеев, а на колдунов все смотрят, как на мелких мошенников. Они даже чуть было не забыли перевернуть кассеты, когда девочка рассказывала о том, что земляне уже начали осваивать космос и океанское дно, что у них есть цифровые технологии и интернет.
— А чем занималась в своем мире ты сама? — спросил Сюрес.
— У меня пока еще нет профессии, — ответила Вика. — Я хожу в школу, последний год.
— Вот так вот запросто ходишь в школу? — поразился пожилой ученый. — И никто не запрещает?
— Конечно, никто, — улыбнулась девочка.
Нюлтянг посмотрел на коллегу с недоумением, и тот поспешил пояснить:
— Видите ли, лапсед, я ведь не уроженец Тьедекаупунки. Я вырос далеко отсюда, поэтому мне приходилось ходить в подпольную школу. Это было очень рискованно — везде шныряли мухи-ледьферфы. К счастью, вскоре наш деревенский староста нашел путь сюда, и мы все эвакуировались. Сколько лет прошло, а до сих пор помню, до чего же страшно было собираться на тайные уроки и прятать у себя книги.
Интервью продолжалось около трех часов. Вика с наслаждением выложила все свои пятерочные знания, и, наверное, впервые в жизни почувствовала, что не зря штурмовала точные науки. И только когда у журналистов закончилось по две кассеты, они поднялись на ноги.
— Да, Нюлтянг, у меня одна просьба, сказала Вика. — Я так понимаю, твой журнал, в-основном, литературный?
— Да, там все вместе — и стихи, и проза, ну и статьи, конечно, — ответил молодой редактор.
— Тогда… пожалуйста, обрати внимание на одного человека из моего отряда. Он пишет хорошие стихи и песни.
— Ладно, вот ты сама мне его сейчас и представишь, — кивнул Нюлтянг.
— В смысле? — удивилась Вика.
— Так ведь ты еще должна попозировать нам вместе со всем отрядом, — объяснил Сюрэс. — Мы понимаем, что ты ранена, но все же, народ ждал тебя столько лет…
И Вике пришлось с помощью верной Кизили встать с дивана и упрыгать в лабораторию. При этом она заметила, что нога уже не так и волочится, не бьется о пороги, а уже как-то ступает и кое-что чувствует, кроме боли. Неужели и впрямь помогает подобный способ лечения?
Позировать пришлось долго — и вместе со всем отрядом, и с каждым из ребят в отдельности, и даже за компьютером. Затем Кизили пришлось повторить сцену приема в консоумольцы и снова приколоть Вике значок. Потом она заново вручала деве Войтто ее кровный меч, и той пришлось поцеловать клинок, выдвинув его из ножен ровно наполовину, чего не было в первый раз из-за спешки. Под конец Вика позировала в конюшне — сперва обнимала Луча, потом, чистила, ну а дальше пришлось взобраться в седло и взмахнуть мечом. Словом, оба журналиста извели по целой пленке, и обещали напечатать в своих изданиях все неиспорченные кадры.