— Да, я бы, пожалуй, вела себя так же, — кивнула Вика.
Обрядив Кизили в белый халат прямо поверх белья, поскольку ничто другое на нее сейчас не влезло бы, она сбегала отперла дверь, потом подхватила подругу на руки и потащила в спальню-столовую.
Все ребята и впрямь уже собрались там и колдовали… ах, простите, трудились над ужином. Журналисты, коротко расспросив их о подробностях вылазки, уже умчались, чтобы срочно верстать экстренный номер "Ильтатьеде". При виде Вики, волокущей Кизили перед собой, Ладвапунг и Лепотауко разразились дружными аплодисментами, а Сарвет кинулся навстречу, чтобы помочь. Впрочем даже в гипсовой броне, раненая оставалась все такой же легкой.
Бережно водрузив Кизили на ее привычное место, Вика принялась помогать парням. И уже вскоре все сидели за столом.
Утолив аппетит, разыгравшийся после битвы, ребята стали расспрашивать спасенную о том, что ей довелось пережить.
— Сперва меня стали поить какими-то колдовскими зельями, — начала объяснять Кизили. — Но я выплевывала их прямо им в лицо. Пытались обкуривать каким-то дымом, но я держалась. Тогда они стали меня пытать на такой машине… не знаю, как называется. Вытянули руки и ноги и зажали их в деревянные колодки. А потом начали вращать их в противоположные стороны, как будто выкручивая белье. Я слышала, как хрустят мои кости, но по-прежнему молчала. А потом отключилась. Так повторялось несколько раз, пока они не поняли, что им меня не сломить. Ну и потащили на костер.
— Бедная моя, — у Вики проступили невольные слезы.
— Ну, не плачь, — улыбнулась Кизили. — Со мной ведь не сделали ничего непоправимого. Например, не выкололи глаза. А кости срастутся, я же знаю, как медик.
Вика посмотрела на нее с невольным восхищением. До нее вдруг дошло, что рядом с нею сидела настоящая героиня, такая же, как те, что во время Великой Отечественной без страха кидались на врага, а оказавшись в плену, терпели любые пытки, стойко переносили все мучения, и даже перед смертью успевали достойно ответить палачам. Зоя Космодемьянская, Зина Портнова Лиза Чайкина, Люба Шевцова, Марите Мельникайте — сколько их было таких лучезарных девчонок, сразу и не перечислишь. Большинству современных школьников, знающих лишь селфи да видеоигры, их имена ничего не скажут, а вот Викин папа изучал жизнь этих девушек с самых давних пор, пытался составить их энциклопедию, ну и само собою, дочь переняла все это. И вот теперь именно такая девушка, спасенная волею невероятного случая, сидела на одном диване с нею. Именно случая и мужества ребят — ведь свои заслуги, как всегда, казались Вике мизерными. И захотелось сделать для нее хоть что-то, ну хоть самую малость, на которую она была способна.
Вика отозвала Ладвапунга в главную лабораторию и стала что-то диктовать ему, затем оставила его наедине с чистым листом бумаги.
А уже минут через пятнадцать все собрались возле дивана, на котором лежала израненная Кизили. Вика сняла со стены гитару, устроилась с нею на стуле, а между левой коленкой и обечайкой зажала исписанный листок.
— Ну вот, ты меня лечила, теперь я тебя попробую, — улыбнулась она.
Вика ударила по струнам и вновь запела "Коней привередливых", снова на русском, английском и немецком. А после этого уставилась в листок… и песня зазвучала по-хонкийски! Да, Ладванунг буквально совершил невероятное — по подстрочнику, надиктованному Викой, сделал очень точный и красивый поэтический перевод, полностью попадающий в песенный размер. Впрочем, она сама не очень этому удивилась. Ведь хонкийский язык, по-видимому, был прародителем финского и всех родственных ему языков, а финны очень любят Высоцкого, очень много его переводят и исполняют. А "Песня о друге" так и вовсе стала для них чуть ли не народной. Ее кто только не записывал — от маленьких девочек, до хора полицейских.
Поскольку все, кроме руноильи, впервые ознакомились с переводом, они так и застыли, в немом восхищении. Тут было даже не до аплодисментов, тут была встреча с чем-то настолько великим, что об этом можно было сказать одними лишь глазами. А израненная Кизили, которая всего несколько минут назад вообще не держалась на ногах, неожиданно вскочила и, сорвав Вику со стула, обняла ее вместе с гитарой и закружила ее по комнате.
— Стой, сумасшедшая! — далеко не сразу опомнился Сарвет, подбежал к Кизили и остановил ее за плечи. — Ты что, весь гипс поломаешь! Ну-ка, ложись!
И та, похоже, лишь теперь вспомнила, в каком плачевном состоянии находится ее тело и разжала объятья. Вика, не глядя, сунув гитару кому-то из ребят, вместе с Сарветом уложила подругу на диван.
— Лапсед, а вы знаете, но мне и впрямь гораздо лучше! — объявила раненая, уже почти своим обычным восторженным тоном. — Ноги — как новенькие, уже не болят ни чуточки! Совсем не чувствую переломов! А вот руки… С правой да, я погорячилась, конечно, сейчас разбаливается. А вот левая — смотрите, пальцы шевелятся! Побаливают, но шевелятся!
И она действительно, хотя и медленно, но все же пошевелила забинтованными пальцами.
— Знаешь, Войтто, это ведь наверняка от твоей песни! — подытожила она.
— Но почему? — удивилась Вика. — Ведь ты же не отравлена колдовским ядом, у тебя же чисто физические травмы.
— Ну, наверное, — вмешался Ладвапунг, — у этой песни невероятно сильная энергетика. — Ведь ее автор был великим человеком, правда?
— Правда, — кивнула Вика. — Человек, написавший ее, был не просто величайшим из наших руноилья за последнее столетие. Он был в глазах людей… ну, как будто народный герой, что ли, вроде тех, что грабят богатых и раздают бедным. То есть, в реальности ничего такого не делал, вел именно жизнь руноильи — выступал с концертами, а еще играл в театре и кино. Но воспринимали мы его именно так, именно как народного героя. И голос у него был такой… магнетический, мне, девчонке этого, конечно, не передать. Но его голос возвращал людям волю к жизни, возвращал веру в победу, будто маяк, неожиданно проступивший в тумане. Его жизнь была очень тяжелой, хотя он и жил в самое лучшее время, когда в нашей стране люди почти покончили со злом. Но в нашем мире у руноилья жизнь почему-то всегда мучительная, когда бы они ни жили, против них всегда действует какой-то злой рок.
— Ну спой еще, а? — попросила Кизили. — Если не устала, конечно.
— Не устала я, — вздохнула Вика. — Это вот он струны стальные рвал и руки сбивал до крови. А я так… петь чужое — дело не хитрое. Только больше переводов нет.
— Ну и что, пой на своем языке, я все равно настрой почувствую! — возразила Кизили.
— Пой, пой, мы почувствуем! — подключились парни наперебой.
И Вика выдала все, что ей пришло в голову. Сначала свои любимые "лошадиные" песни, потом военные, а потом песни, которые пели в кино ее любимые героини — "Давным-давно" и "Бей, барабан"…
— Да, да! Кто не с нами — тот и трус, и враг! — неожиданно выкрикнула Кизили в самом конце, снова порываясь вскочить.
— Чего? — изумилась Вика. — Ты когда выучила наш язык?
— А? — подруга недоуменно уставилась на нее.
— Да ведь в этой песне именно такие слова, — пояснила Вика.
— Не знаю… — пожала плечами Кизили. — Просто как-то в голове эта фраза возникла.
— Знаешь что? — сказала Вика. — Я же говорила, ты бы вполне могла бы занять место девы Войтто. Ты выдающаяся девчонка, у тебя способности к великим делам.
— Да брось ты, — раненая махнула левой рукой, словно здоровой, теперь уже гораздо проворнее, чем после одних "Коней".
— Ничего не "брось"! — горячо возразила Вика. — Мой папа всегда учил — если только смелая девчонка поверит в себя, то ей любое дело по плечу!
Она обернулась к парням и строго произнесла:
— Лапсед, я вас и прошу, как друг, и приказываю, как дева Войтто — в мое отсутствие всегда и во всем слушайтесь Кизили! Слушайтесь и уважайте ее, как меня, поняли? И академику Кахеняога я тоже об этом скажу — отныне Кизили — вторая Войтто!
Раненая молча улыбалась, по ее уже начавшим розоветь после плена щекам текли слезы радости и смущения.