Вика поспешно обернулась к толпе воинов и поняла, что больше не надо отбиваться. Больше не раздавалось лязга мечей — пустеющие на глазах доспехи падали наземь, а в воздух поднялся огромный рой мушек. Такого массового распада ледьферфов Вика еще не видела. Колдовские огни под потолком тоже погасли, так что, теперь светил только ее факел.
Теперь, когда враг, вроде бы был повержен, Вика подбежала к распростертому на земле Регеню. Никто из ледьферфов не тронул поверженного воина, но что толку! Роковая сосулька насквозь прошила его грудную клетку, но он был еще жив. Сама же сосулька таяла на глазах. Услышав шаги, старый поэт открыл глаза и слабо улыбнулся. Вика стала искать глазами, чем бы перевязать рану, но Регень остановил ее:
— Не надо. Дыра слишком огромная, мне уже не поможешь.
Тогда Вика опустилась на колени и положила на них голову умирающего.
— Ты расправилась с ними? — спросил тот.
— Да, — кивнула Вика. — И река начинает оживать. Из глубины массива потек ручеек — видимо открылась ледяная пробка. Но вот эту замороженную массу без соли все равно, пожалуй, не растопить. Видимо, на дне, лежит какой-то артефакт, на который не повлияла смерть этих двух колдунов. Когда растопим лед, надо будет прочесать русло.
— Ах, кугу нейтсют Войтто! — прошептал старик. — Всё, всё ей по плечу!
— Ну, как же всё-то, — невольно всхлипнула Вика. — Тебя же я не сберегла, ты же из-за меня умираешь.
— Вот еще, — возразил Регень. — Умираю я из-за ихмевалтов, а если еще точнее, то из-за того, что так устроен мир.
Но Вика не могла сдержать слезы, и не могла перестать винить себя. Ну вот, Кизили она спасла… даже не она одна, а с помощью ребят, а теперь у нее на руках уже окончательно умирает друг. Да, конечно, друг. Хотя она прошла вместе с Регенем гораздом меньше, чем с младшим отрядом, но поняла, что это близкий друг, сразу же, как только услышала его песню.
— Ну, не плачь, — попросил старый руноилья из последних сил. — Главное, что ты все-таки пришла в наш мир, что я успел пообщаться с тобой, даже спеть для тебя. И я отдал жизнь за тебя. В прошлый раз тебя убили примерно таким же способом, а вот теперь я помешал этому. Разве можно просить у судьбы большего счастья?
Его сухие губы раздвинулись в блаженной улыбке, а взгляд разом погас, и веки опустились навсегда. А Вика продолжала все так же сидеть над ним, гладя по седым волосам, и даже не заметила, как уже подоспели ее остальные друзья. Как их много, оказывается, еще в живых, и все-таки без этого друга, которого она и знала-то всего пару часов, разом стало пусто на душе.
Всего за пару часов консоумольцы высыпали на лед десятки мешков соли, и он растаял, как и предполагала Вика. Ныряльщики действительно обнаружили на дне какой-то странный многоугольный знак, который на вид был деревянным, но оказался тяжелее воды и даже не смачивался ею. Его не потащили в город, а сожгли на месте. Сразу же после этого, растаяли все те остатки льда, на которые не хватило соли, и река потекла с прежней силой.
В тот же вечер оба отряда девы Войтто отправились на похороны. Вику никто не уговаривал принять участие в этой церемонии. Старая Тылзе только спросила, почти одними глазами:
— Ты пойдешь?
— Конечно, пойду, как же иначе? — тут же откликнулась Вика.
— Тау, — прошептала старая воительница и кратко прижала ее к себе.
После этого все молча собрались и пустились в путь. Он оказался совсем недалеким — все на ту же центральную площадь. Вика ожидала, что никого не будет, кроме ее друзей. Но оказалось, что хонкийцы, не любящие растрачивать время на празднества, отнюдь не жалеют его на то, чтобы попрощаться с теми, кто оставляет их навек. Прямо перед конной статуей стоял простой помост, на котором лежало тело Регеня. Его лицо было спокойным, и на нем даже сохранилась та самая прощальная улыбка, с которой он обращался к Вике еще там, в пещере. А площадь буквально кишела народом. Некоторые просто подходили к покойнику и кланялись ему, а некоторые брали в руки стоявший неподалеку микрофон и говорили, кто что мог, без всяких заготовок, порою даже не очень складно, но от души. Из динамиков звучал голос самого руноильи, записанный, наверное, еще тогда, когда он был ненамного старше Ладвапунга. Сейчас звучала классическая руна о том, как дева Войтто, узнав о смерти отца, взяла свою первую крепость.
Эта скорбная атмосфера была совершенной непривычной для Вики — ведь на ее долю похорон пока еще не доставалось. А вот папа вспоминал о них довольно часто. У дедушки была большая семья — множество братьев и сестер, поэтому у папы оказалось куча дядей и тетей, и все они умирали почему-то очень рано, не говоря о самом дедушке, так что, папино детство прошло не только в безотцовщине, но и как будто на войне, в бесконечном вихре похоронок. Из его рассказов Вика запомнила лишь то, как больно ощущать свое бессилие перед потерями, и еще — что гроб чисто физически очень тяжелая штука. Папе приходилось таскать гробы, когда слегка подрос — ведь мужья и жены родных дядей и тетей были для него не кровными родственниками, а значит, эта ноша доставалась ему.
Вспомнив об этом, Вика обернулась к друзьям и спросила:
— А когда привезут гроб?
И старики, и молодые, недоуменно переглянулись. И лишь совсем юная Пикшумдо откликнулась:
— А, гроб, это я знаю — такой ящик в который зачем-то кладут мертвецов и зарывают в землю. Я видела этот обычай у ихмевалтов.
— Вот оно что! — удивленно покачал седой головой могучий старец Дьюлеш. — Ну уж нет, это совсем не по-нашему. Земля — это наша мать, это живой организм, а мертвое тело излучает мертвую энергию. Ни к чему земле такие "подарки". Наших мертвецов забирает огонь Пану, сын солнечного света. Он и землю не дает заразить, и печаль нашу выжигает, не такая она безутешная, если тело предать огню.
— И этот огонь, Войтто… — старая Тылзе положила свою широкую и крепкую ладонь ей на голову и задумалась. — Словом, Регень был бы очень рад, если бы именно ты предала его во власть Пану.
Вика молча кивнула. Конечно, что же ей еще остается сделать для этого человека, ждавшего ее всю жизнь?
Дьюлеш протянул ей уже заранее заготовленный факел, конечно, не такой импровизированный, какими ребята пользовались в боях, а фигурный, металлический, изготовленный специально для этих случаев. Тылзе щелкнула зажигалкой, и после этого старые воины торжественно протянули факел Вике.
Сам по себе процесс оказался совсем несложным. Для кремации хонкийцы пользовались не дровами, а какой-то бесцветной жидкостью, которой как оказалось, помост с телом покойника был уже облит. Стоило только поднести пылающий факел, как огонь охватил тело настолько быстро, что Вика невольно отпрянула. Стена пламени поднялась настолько стремительно и высоко, что за нею сразу же стало ничего не видно. А Вика все еще продолжала сжимать пылающий факел.
Торжественно застывшая дева с факелом… Невольно вспомнилась богиня победы, стоявшая на папином столе — статуэтка из столь распространенного теперь полистоуна. Папа покупал и дарил ей подобные вещи, надеясь увидеть ее именно такой, вечным победителем. Ох, иштенюмалад, ну какая из нее богиня? Ни воскресить покойного поэта, ни отвезти его в Вальгалу… или, нет, Вальгала это у германцев, а какой там рай полагается воинам у финнов? Короче, ничего этого Вика не могла.
Она, вопреки своему обычаю не боролась больше со слезами, которых все равно никто не видел — так быстро они высыхали у этого огня — а лишь стояла и проклинала про себя законы вселенной, по которым зло во все века остается неистребимым, и победа не бывает окончательной никогда, даже для нее, Виктории. Неужели нельзя было изначально сделать мир лучшим? Нельзя было сделать так, чтобы в нем вообще не было зла? Она не верила в это, не могла поверить…