Ну, я и поехал!
XVI
КАК ЗАЦВЕТАЛ МОЙ САД
В Минске у дяди была небольшая, с витринкой, сапожная мастерская на Захарьевской улице.
И домик у него тоже был на Захарьевской, но довольно далеко от центра, за мостом через Свислочь, на Золотой Горке. При домике садик, огород. Место привольное, красивое, на солнышке.
Кроме Юзи, у дяди была еще одна дочка, Яня, тогда лет двенадцати. Сестры мне понравились, особенно Янинка — тихая, задумчивая, светловолосая девочка с голубенькими глазами. Они росли сиротами, мать умерла два года назад, и в доме хозяйничала Юзя, девушка бойкая, иной раз даже слишком… Одно время она училась в прогимназии и, видно, там-то и набралась этой бойкости. Из прогимназии ее давно исключили. Мне она как-то сказала, что за невзнос платы. Потом, запамятовав, ответила, что сама бросила учиться после смерти матери — нужно же было кому-то присматривать за домом. В конце концов у меня сложилось убеждение, что ее исключили за плохую успеваемость.
Юзя стыдилась, что ее отец сапожник. И в разговора никогда не произносила этого слова — «сапожник», только «обувной мастер». Она даже вынудила своего отца-скрягу заменить на вывеске нелюбимое ею слово. Старую надпись «Сапожная мастерская» замазали, вместо нее появилась новая: «Мастерская обуви».
Если к ним заходил бестактный заказчик и спрашивая «Где тут сапожник?» — или ронял это слово в разговоре, а она слышала, то непременно вмешивалась, запрашивала втридорога и предупреждала: «Здесь вам не какая-нибудь швальня-чеботарня. У нас мастерская обуви — мужской, дамской и детской».
Откуда у нее шрам на лбу? Решила однажды повеситься в погребе, но оборвалась и рассекла себе лоб об острый черепок или о какую-то железку. Вешалась лет тринадцати, разочаровавшись в жизни: отец из-за скупости не хотел покупать ей платьев, какие носили Юзины подруги — гимназистки из зажиточных семей.
Однако Юзя была вовсе не глупа и не лентяйка. Каждую свободную минутку она отдавала чтению, беря книги в Пушкинской библиотеке. Что читала? «Ключи счастья» Вербицкой, «Санин» Арцыбашева, любовные романы самых разных авторов, «Половой вопрос» Августа Фореля и тому подобное, лишь бы про любовь.
Стала она и мне подсовывать эти книги, незаметно втягивая в беседы по поводу прочитанного, когда никого рядом не было. Иной раз такое плела, что мне, хотя я был из Вильно, а она всего-навсего какая-то минчанка, делалось стыдно. А ей хоть бы хны!
Чуяло мое сердце, что добром для меня это не кончится…
И вот прожил я у них год с чем-то, и в конце весны, в начале лета, в одно, как говорится, прекрасное утро после не менее прекрасного вечера, который мы провели с Юзей, мне нестерпимо захотелось бежать из их дома куда глаза глядят… Утром сказал дяде, что получил письмо из Вильно, от одного товарища, с приглашением на свадьбу и что, возможно, скоро не вернусь, а может быть, и совсем не вернусь, так как хочу жить в Вильно… Перед обедом, так и не попрощавшись с Юзей, я уже садился в виленский поезд. И поехал. В дороге, первый раз в жизни, напился. На станции Радошковичи купил в буфете полбутылки водки, и хотя выпил мало, но плохо закусил. Погода же стояла жаркая, и меня с непривычки развезло. Помню, угрожали мне арестом, кто-то требовал с меня штраф, кто-то смеялся… А я молчал, проливал тихие слезы. Они, видимо, думали, что я плачу спьяну, жалею деньги на уплату штрафа. Я же плакал совсем по другой причине, плакал потому, что так неудачно зацвел мой сад…
На вокзале в Вильно я вышел из вагона вполне благополучно. Но, сходя по ступенькам вниз, в катакомбах под железнодорожными путями, я то ли споткнулся, то ли поскользнулся, наступив на апельсиновую корку, и грохнулся на цементный пол. Стукнись головой — наверняка раскололась бы, как арбуз. Счастье, что голову спас, выставив вперед руки. Зато левая рука хрустнула…
Два месяца провалялся я в больнице… Лечили плохо. Трижды накладывали гипс, чуть было совсем не отняли руку. И вышел с ней согнутой в локте на всю жизнь. Но был рад, что работать ею все равно смогу, а в солдаты теперь уже не возьмут и на войну не погонят.
Пока я лежал в больнице, никто не знал, где я и что со мной. Когда после выписки пришел к матери, то обманул ее, сказав, что поехал было к отцу, но денег в дороге не хватило и пришлось работать по разным городам.
Она поверила, лишь всплакнула, что я мало ее люблю, если так долго ездил и ни разу не подал о себе весточки. А что рука у меня согнута, она даже не заметила. Все допытывалась, глядя мне в глаза, не болею ли я, не хворал ли в дороге, хорошо ли спал. Отвечать мне не хотелось, ее вопросы лишь раздражали меня, Но когда я уходил от нее, мне стало стыдно. И было жалко ее. Как она постарела за это короткое время! А может, все это только показалось? Может, привык я к свежему, девичьему лицу Юзи… И снова стало мне противно.