С радостью сдал я своему временному заместителю ключ от доски с рабочими номерками и табельную книгу с отметками о неявках и опозданиях на работу, нанял извозчика, купил съестного в дорогу, чтобы веселей было ехать, и покатил.
Но до лесничества не доехал. На полпути встретился нам еврей-перекупщик. Шел он, согнувшись в три погибели под тяжестью огромного мешка. А седой, старый, бородатый!..
Моим извозчиком тоже был старик-еврей. Немного говорить по-еврейски я могу, научился в детстве, играя с еврейскими мальчишками, да и Арон с Евой, балагуря, подучивали меня, когда я «доректорствовал» в Брудянишках. Но мои познания были не настолько велики, чтобы понять речь перекупщика, который сыпал как горохом: «Форт, форт! Кригес, кригес! Авой, авой!..» — и кто его разберет, что там еще…
Хватается за голову, слюной брызжет, руками машет то вперед, то назад. И вдруг сел посреди дороги на свой мешок, вытащил из кармана табакерку и давай нюхать в обе ноздри, понюшка за понюшкой…
Извозчик лишь кивнул мудрой головой и, не сказав ни слова — ни ему в ответ, ни мне, чтобы я хоть что-нибудь понял, — объехал мешок с человеком на дороге и преспокойно поворачивает лошадь обратно.
— Стой! — кричу. — Что делаешь? Не уплачу, если дальше не повезешь!
А он и не испугался:
— Ну и что? Не плати, не надо. Мне жизнь дороже…
— Боишься? Ведь всюду спокойно.
— Ой, парень! Лучше бы и тебе вернуться…
Я слез, заплатил ему за полпути, и они уехали, а я поплелся дальше один, пешком.
К ночи я прошел километров семь и в деревне Королевичи заночевал у одного крестьянина. Там о войне ничего не знали. Накормили меня молодой горячей картошкой с холодной простоквашей и уложили спать на ароматном сене в сарае.
Спал как убитый, даже не чувствовал, как наползло на меня ночью неисчислимое множество блох из тулупа, которым дали укрыться, если озябну. К утру все мои руки, шея и лицо были в кругленьких красных пятнышках, словно они меня иголками кололи. Что значит — спал!
Позавтракал снова такой же картошкой с простоквашей и легко, хотя и с набитым брюхом, пошел дальше. Незаметно отмахал еще добрых десять километров. Вот и деревня Пузыришки…
И тут попал я в переплет… По деревне разъезжали казаки, оповещая жителей, чтобы немедленно собирались и уезжали. Плач, крики, стон… Жаль, не было у меня времени поглядеть и послушать…
Не успел я выйти в поле, как мне навстречу вылетели еще казаки, человек двадцать. Неслись вскачь. Один из них, рябой, вихрастый, пришпорил коня и повернул меня назад.
Я испугался, как бы он и меня не причислил к беженцам, но он гнал меня только до деревни, а там бросил. Я подумал-подумал и взял курс на деревню Пепелишки — тоже в той стороне, куда мне было нужно, чтобы попасть в лесничество, но западнее.
Пер вслепую… Вхожу в Пепелишки, размышляю: «Здесь пообедаю…» А тут вихрастые казаченьки уже не оповещают, а просто выгоняют людей из хат нагайками…
Я вошел в деревню с юга, где было еще так-сяк: по дворам стояли запряженные телеги, ревели бабы. А на северном конце, куда их гнали, чтобы потом свернуть на восток, уже тянулись подводы. На них навалено все, что успели прихватить: мешки с мукой, одежда, сундуки, кадки, узлы, хомуты, связанные куры.
На возу, на всем этом барахле, сидит и плачет, беспомощно озираясь по сторонам, старик или старуха с перепуганными детьми. Рядом идут, бегут, тянут на поводу коров, гонят овец, свиней, гусей.
Коровы упираются как на пожаре, когда их выгоняют из хлева, мычат, овцы жалобно блеют, свиньи хрюкают, разбегаются, бабы молятся, проклинают, стонут, голосят… Немного смешно, но и жалко до боли.
Мужики кричат, поминают бога, а кто помоложе — помянет бога и вдруг как хлестнет коня кнутовищем по морде, да так, что у того, бедного, глаза на лоб. Вздымется на дыбы — и плюх задом в телегу.
За деревней я увидел свежие, еще не глубокие окопы: кто-то рыл и бросил. И колючую проволоку: где уже натянута на колья, а где так и валяется мотками.
Смотрю — впереди меня выскакивают из придорожной канавы и бегут в лес солдаты-пехотинцы. Видно, саперы, которые рыли эти окопы. В небе зарокотало: аэроплаж..
Долго всматривался: где рокочет? Наконец — вот он, совсем близко, и весь как на ладони. Ближе, ближе, вот уже снижается…
Любопытно смотреть, а страшно — парит над самой головой. Все на нем видишь: прет в воздухе громадина — легко, плавно только трещит, как молотилка.
Я думал, что это наш, не разбирался тогда в крестах и кружочках на крыльях. А он отлетел от меня немного в сторону, и тут — будь ты проклят! — свист, рев, тр-р-рах! — сбросил бомбу. Где упала — фонтаном земля и клубами черный дым…