Однажды Ром и Якшевич, идя по улице в Вильно, совсем случайно заметили, как ее вели под охраной в тюрьму на Лукишки, — очевидно, перевозили из Тельгева. Чтобы вырвать ее из рук оккупантов, они приложили много сил и потратили немало времени. Только после долгих и настойчивых стараний перед виленским солдатенратом ее удалось освободить из тюрьмы.
V
«НЫНЧЕ, БРАТЬЯ, МЫ — ГРАНИТ!»!
Поправившись после испанки, я стал готовиться к возвращению на лесопильню. А тут приехал на один день Туркевич и зашел к нам узнать, что со мной.
Со мной все в порядке, могу ехать. Решили завтра же вместе отправляться.
Накануне отъезда сходили на Воронью. Туркевич получил у товарища Рома инструкции. Запаслись литературой.
Мы и раньше брали на Вороньей литературу и распространяли как могли. Литературы было много, на разных языках: на русском, польском, литовском, еврейском, немецком. Туркевич всегда поражался:
— Откуда только берут?!.
Лишь на белорусском языке коммунистической литературы тогда не было, и это его огорчало.
— Ну, ничего! Будет, браток, со временем будет и на белорусском! — утешал он меня.
Товарищ Ром поручил Туркевичу совершить революцию на лесопильне, организоваться и не дать немцам вывезти материал.
Приехали мы вечером, а утром Туркевич собрал рабочих лесопильни и крестьян-возчиков и объявил им категорически:
— Больше не работаем! Разбирайте доски!
Лесопильня принадлежала варшавской фирме Гровбарда. Рабочие все из Варшавы. Они тут же побросали работу и стали собираться ехать домой. А крестьяне, недолго думая, давай развозить доски по своим дворам.
Покончив с этим делом, Туркевич направился организовывать местные Советы по окрестным деревням. Меня он взял с собой. Сперва, правда, посылал меня одного, но я сказал, что денька два-три хотел бы походить с ним и поучиться. Он согласился…
И вот проводим мы митинг в деревне Александришки…
А тем временем на лесопильню приехал господин Энгельман, уполномоченный фирмы. Смотрит: завод не работает, рабочие сидят сложа руки, досок нет — все разобрали…
— Где механик Туркевич?
— Пошел на село революцию делать, — отвечают ему.
Он — к немцам. Немедленно последовал приказ: выловить большевика Туркевича, а заодно и его помощника. Пришли полицианты в Александришки…
А там у нас митинг в самом разгаре. Хата полна людей. Душно, тесно, накурено. Туркевич речь держит. Я сижу с карандашом.
Речи он произносил прекрасно. И революционные стихи вставлял в речь, чаще всего — белорусские, и читал их, как артист.
Руки все время в движении, то он их скрещивает, то разнимает, стучит кулаком в худую грудь. Голос громкий, чистый. И только добрался он до кульминационного момента:
Цяпер, брацця, мы з граніту,
Душа наша — з дынаміту,
Рука моцна, грудзь акута,—
Пара, брацця, парваць пута!..
как в хату шасть немцы-жандармы… Их было всего-то двое, но с карабинами, с гранатами. А мы — с голыми руками…
И митинг нам сорвали. Крестьян разогнали, нас с Туркевичем арестовали и повели…
Довели до Овсянишек, велели старосте запрягать коня. Туркевича привязали к правой оглобле, меня — к левой, сели, старосту посадили за возницу — и марш…
По деревне ехали шагом. А в поле мордастый жандарм пересел на место старосты и погнал кобылу во всю прыть. Кобыла бежит, и мы должны бежать, да по осенней грязи, Туркевич с больным сердцем, я — после испанки.
Мы, конечно, пробовали остановиться, протестовав кричали. Да где там… Жандармы просто издевались над нами. Мордастый — тот только и знал, что подстегивая кобылу и нас, то Туркевича, то меня.
Туркевич стал задыхаться.
— Ничего! — хрипел он. — Мы еще и на вас поездим
Я схватил с земли ком грязи, обернулся и на ходу запустил им в откормленную харю… Жаль, промахнулся, залепил всего старосту. А тот молчал, слово боялся пикнуть в нашу защиту. Тогда второй жандарм отнял вожжи и попридержал кобылу.
Встретился какой-то крестьянин с возом, — человек как человек, средних лет. А снял шапку перед нашими немцами поклонился по привычке…
Потом шли дети с книжками в котомках черея плечо, школьники, стало быть. Один закричал:
— Отвяжите вы их!
А какая-то старушка остановилась, сказала с укором: