— Ты куда?
— С панами биться!
— Не пущу! — заголосила жена и так вцепилась в него, что рукав оторвала.
Пока пришивали рукав, пока переругивались, он поостыл. Покричал, пошумел и одумался.
А еще один мой знакомый, ассенизатор А. с Погулянки (помните, учивший меня обращению с крысами?), хотя и не был выпивши, но, рассказывали, все бегал от одного товарища к другому, уговаривая идти освобождать Воронью.
— Соберемся, нападем с тыла!
Его никто не слушал.
— Оружия нет… Как полезешь с голыми руками?
И тогда он один, с каким-то ножичком поперся на Воронью, к клубу.
С первым же патрулем поскандалил, разругался, сгоряча влепил патриоту по уху…
Понятно, арестовали… Отобрали ножик и выбросили в канаву, как барахло.
Все это потом вспоминали, пересказывали, смеялись, расписывая подробности.
А мы тем временем остались ночевать на Вороньей одни. Все ждали помощи с воли, но она так и не подошла. Не могли понять, почему.
Самыми сильными были две атаки. Первая в третьем часу ночи. Вторая — уже под утро. Теперь у поляков было больше убитых и раненых. И, хотя атаки мы отбили, придвинулись они значительно ближе. За нами, кроме клубного здания, оставались лишь дом Помарнацких и дом Антоновича.
Ну, все же ночь продержались.
Перед рассветом поляки немного приутихли, и мы получили возможность отдохнуть. Всякая надежда на помощь с Порубанка была потеряна. Мы были убеждены, что товарищи погибли, так и не добравшись до Вороньей.
Когда рассвело, перестрелка возобновилась. Теперь мы хорошо видели наступающих. Большинство их было в немецкой военной форме. Скажу о себе: хотя я знал, что это поляки, а не немцы, немецкая форма все-таки пугала.
Мы видели, как они делают перебежки, как жмутся к стенам, ползут по канавам… Стреляли по ним без промаха. Но опять скажу о себе: страшновато мне было, что их много, а нас мало.
Прошло еще часа два, а может, три, может, больше. Ощущение времени было потеряно. Не знаю, кто первым заметил, кто сказал первый, от кого первого я услышал, что у нас мало патронов.
Потом говорят: «Вышли патроны…» Хорошенькое дело! Остались, значит, одни гранаты и револьверы?..
Настроение сразу упало.
Это был самый критический момент.
«Почему так неэкономно стреляли? Кто должен был за этим следить? Кто виноват? Наверно, Тарас», — лезли в голову нехорошие мысли.
И закипала злость.
«Эх, были бы у нас патроны, мы бы еще долго не подпускали их близко… Что же теперь будет?» — думал я, и постепенно мною овладевало какое-то отупение.
Патронов ни у кого нет. Кобак последний патрон спрятал. Шутит:
— Неприкосновенный запас: или для самого пана Вейтко, или лично для товарища Кобака…
Сдали дом Помарнацких…
Во-первых, кончились патроны. А во-вторых, если бы даже они и были, все равно подносить их туда стало невозможно.
Держались лишь в клубе, а дом Антоновича уже был как бы ничей… Стянули всех в одно место, людей стало вроде бы больше. Но что с того, когда без патронов — как без рук…
Видимо, в это время или что-то около того Туркевич, товарищ К. и товарищ А. и побежали смотреть, что происходит на Вороньей. Польская застава задержала их. Товарища К. опознали и сразу арестовали. Увели и товарища А.
Туркевич же был научен. Вырядился так, что его трудно было узнать. Воротник поднял, шапку надвинул… И когда он бежал оттуда, навстречу ему выбежала девушка, которой удалось прорваться с Вороньей.
— Наши не хотят сдаваться, — говорит ему взволнованно. — А бундовцы и остальные хотят…
Туркевич побежал искать Красную Армию. Решил, что Ошмянским трактом будет быстрее.
А мой отец вышел раньше, в девятом часу утра. И не Ошмянским, а Свентянским трактом, на Неменчин.
Думаю, он всю дорогу ругал большевиков. Зачем они засели на Вороньей?! Не сомневаюсь — ругал и меня, и, наверное, больше всех, потому что наделал ему столько хлопот.
Ругал, но все прибавлял шаг, чтобы как можно скорее привести Красную Армию.
К сожалению, уже было поздно…
В одиннадцатом часу бундовцы стали шушукаться. Собралась их целая группа — что-то говорят, советуются…
Смотрю: притащили откуда-то шест, нацепляют на него белый лоскут…
Никто их не остановил. Никто им слова не сказал. И они пошли, не оглядываясь… Потопали вниз, открыли дверь, робко выглянули на улицу…
Из-за косяка окна мне было видно, как поляки им что-то кричали, махали руками, однако подняться не решались.