— Зачем нам умирать? Пока что еще не убили. А придется умирать — что с того? Двум смертям не бывать, одной не миновать! — ответил он присказкой и засмеялся.
Съели вторую банку. Он принес еще две. Съел я и те. Тогда он принес сразу штук десять.
— Бери, — говорит, — про запас. Ты, как видно, любишь консервы. — И встал у окна.
Я рассовал банки по карманам. Отломил порядочный кусок хлеба и тоже пошел на свое место. И хрипа в горле не стало, и голос сытый появился. И вообще я был очень доволен тем, что так хорошо поел.
Не знаю, кому первому из них пришла в голову мысль покончить самоубийством. Они ведь нам ничего не сказали. Собрались в кучку и постановили. Какие у них были мотивы — мне неизвестно.
Кто-то позже вспоминал, что Шимилевич будто бы сказал:
«Живыми не дадимся, они с нас шкуру сдерут».
На что Ром как будто заметил:
«Это самое лучшее, что мы теперь можем сделать».
Не знаю, кто из них, что и как говорил тогда, но, думаю, если что и было ими сказано, то, скорее всего, для других, для тех, кому им нужно было что-то сказать.
Ими руководила одна линия, которая была присуща всем им и которая кое у кого проявлялась, быть может, лишь подсознательно, зато казалась всем наиболее правильной линией.
Тарас рассказывал позже, что он руки Шимилевичу целовал, умоляя не идти на самоубийство. Однако они стояли на своем. Ром прямо ему ответил:
— Не проси, Тарас, не надо. Если прорваться не удастся, мы должны так сделать.
Сговорились — Ром, Шимилевич, Кунигас-Левданский и Вержбицкий. Знал об этом Тарас. Как догадался Кобак — не знаю.
Когда они шли к умывальнику, умывались, обтирались и беседовали между собой, к ним подошел товарищ Аз. Я его очень мало знал. Это был маленький, щуплый, некрасивый еврей с рыжими лохматыми, обвислыми усами, рабочий, лет сорока. Мне говорили потом, что раньше он примыкал к анархистам и в компартию перешел летом 1918 года.
Тихий, незаметный. Жил где-то в Зверинце. Там у него была семья.
Услышав, о чем они беседовали, он сказал:
— Я тоже пойду с вами…
Они стали его отговаривать:
— Зачем? Тебе ничего не будет.
Но он пошел.
Во дворе пригнулись и со всех ног побежали мимо поленницы дров, к дощатому забору, отделявшему двор Антоновича от клубного. Выломили доску, пролезли в дыру и подались к квартире Вержбицкого.
Впереди шел, естественно, Вержбицкий, как хозяин. За ним — Ром, Шимилевич, Кунигас-Левданский. Сзади, не отставая, Аз. У самого дома их нагнал Кобак. Всего шестеро. Шли на смерть…
Тетя Зося, конечно, обрадовалась мужу и всем им; целы — живы-здоровы! Ни она, ни дети не знали, что их привело. Вержбицкий ничего им не сказал. Думали, что приди спрятаться.
Заперлись в небольшой боковушке. Сидели. Ждали, посылали детей посмотреть, что и как. Их у Вержбицкого было четверо — девочка и три мальчика. Девочке шел тогда же четырнадцатый год.
Время тянулось… Еще и еще раз посылали старшего мальчика разузнать, нельзя ли воспользоваться затишьем и прорваться. Прорваться было невозможно. На улицах как будто спокойно, но повсюду были поляки.
VII
«БЭНДЗЕ СПЕВАЛ»
Когда подоспевшие казаки тащили Метелицу за ноги, он еще цеплялся за траву, скрипел зубами, стараясь поднять голову, но она бессильно падала и волочилась по земле…
Вайнштейн и Новиков, как мне рассказывали потом, залезли на чердак и там спрятались. Кажется, в дымоходе.
Не представляю, как им удалось разобрать дымоход и как они в него влезли, на чем там сидели. Разве что легли под боровом.
Сидели они там, притаившись, всю ночь или даже две, потом выбрались неслышно и задали стрекача. Правда ли это?
Оставшиеся открыли дверь на улицу и вышли с белым флагом. Сдались. Поляки согнали всех в одну кучу с бундовцами, которые все еще стояли недалеко от клуба, окруженные часовыми.
Я пошел было за Ароном, как вдруг уввдел, что по двору бежит Тарас. Не раздумывая повернул назад — и за ним…
Подбежали со стороны Газового переулка к забору и стали на него карабкаться. Не там, где висел труп, а на земле валялся другой, а немного правее, — ближе к флигелю и дровам.
Не успели мы влезть, над нами со всех сторон засвистели пули, да так близко, что Тарасу почудилось, будто ему отсекло ус и обожгло лицо. Я был уверен, что пули летят над самой головой: не пригнись — шапку собьют…
Тарас — назад… Я оторвался от забора — и камнем на землю. Бросились бежать. Тарас — впереди, я — сзади. С ходу влетели в квартиру к пани Кондрацкой, кассирше нашего клуба.