Дверь ломают… Выломали… Шесть револьверов залпом с пола встретили пришедших. Те отпрянули… Кто лез вперед, тот упал…
И тогда в боковушке стали стреляться. Ром и Кобак лежали рядом. У Рома осталось в памяти: лежал на левой руке, навел револьвер дулом в сердце, короткое мгновение — и он нажал на спусковой крючок… В этот миг и встрепенулся Кобак… Задел локтем, да поздно. В грудь ударило, обожгло, в глазах закружились искры. Ром потерял сознание…
Так оно и было. Кобак вскочил, и тут же раздался выстрел. Лютым зверем набросился парень на врага… Замахнулся. Кому-то успел двинуть кулаком с бешеной силой. Схватили, поволокли… Вырывался, отбивался яростно, но силы уже иссякли.
Вержбицкая ворвалась в боковушку и упала мужу на грудь. Он был мертв. Вержбицкий стрелялся в горло, и кровь из широкой раны залила его. Дети испуганно голосили; их отбросили прочь.
Тут легионеры заметили, что один из большевиков, Ром, еще дышит. Кто-то из них навел на него карабин…
Но Домбровский остановил:
— Бэндзе спевал!
«Бэндзе спевал!..» Вот оно что! Запоет еще, будет давать показания…
Пригнали повозку, чтобы отвести его в госпиталь. Рома вытащили за руки во двор и бросили в повозку головой вниз. Сверху на нем уселся легионер. И повезли в госпиталь святого Якуба.
Трупы забрали в морг при госпитале.
VIII
РАСПРАВА
Vae victis.
Гope побежденным.
Бундовцы стояли на улице, неподалеку от клуба, с одиннадцати часов утра, с момента сдачи. Все замерзли, стоя на морозе, без движения, голодные, подавленные.
Ни двигаться, ни разговаривать не разрешали. Издевались. Шпыняли. И все допытывались:
— Кто там еще есть? Много осталось там?
Но никто не проговорился.
Наконец, уже в сумерки, снова привели Тараса и всех погнали по Вороньей к Юрьевскому проспекту. Куда нас гонят, мы не знали и не могли понять. Гнали, окружив со всех сторон плотным кольцом, наведя карабины, как на самых опасных преступников. Процессия растянулась… На тротуарах стояли, злорадно усмехаясь, патриоты, торжествуя победу… Так мне казалось, и было противно, и брала злость.
На Юрьевском нас только подвели к дому № 8. Это — огромный белый каменный дом, в котором раньше помещался Земельный банк.
И загнали всех внутрь…
Водили, водили по лестницам — снизу вверх, сверху — вниз, то туда, то сюда, словно взбесились и не знали, куда бы нас загнать.
И, прогоняя сквозь строй, шпыняли, били, ругали:
— Большевики! Жиды! Пся крев! Холера!
У меня кровь лила из носа, голова гудела, и все же сознания я не потерял. А некоторые товарищи уже и ходить сами не могли…
Но ведь и самый лучший вид спорта может когда-нибудь надоесть даже самому тупоголовому спортсмену. Вот и им наконец наскучило учить нас этой нехитрой шагистике. И впихнули всех в зал. Худо-бедно, человек сто! И сразу же занялись художественной гимнастикой: велели всем встать на колени, поднять руки вверх, держать их прямо и не шевелиться. Замри!
Главным «физкультурником» был тут какой-то человечек в штатском, но, полагаю, военный, потому что все обращались к нему не иначе, как «пан капитан».
Он здесь командовал всеми. А злой, кривомордый!..
Капитан Ёдка и поручик Хвастуновский своей внешностью и манерами были в сравнении с ним, с этим дьяволом, — просто херувимчиками.
Они тоже вертелись тут, но недолго. Пан так рявкнул на них пару раз, что они живо смотались и больше не показывали носа.
Перед ним все тряслись. Разумеется, все, кроме нас. Он было напустился на Тараса, почему тот плохо держит руки. А Тарас взял и совсем опустил их. За Тарасом — и мы все. И все сели, а кое-кто даже лег. И он ничего не смог с нами поделать, как ни прыгал.
По его приказу в зал внесли длинный стол, накрыли черным, траурным покрывалом с кистями. За стол уселись в один ряд сам этот дьявол, а по правую и левую руку от него по три дьявола рангом ниже.
К этому семисвечному светильнику нас вызывали по одному, предварительно велев раздеться догола и подойти в чем мать родила. Только после этого приступали к исповеди…
Пока паны исповедовали, легионеры-чернорабочие обыскивали грязное белье грешников. И все, что они находили в карманах, выкладывали на стол, записывали в гроссбух и прятали в мешки.
Рядом с голым грешником стоял палач-верзила с кольтом в руке и в гражданской одежде. Как только исповедуемому разрешали взять одежду и он нагибался за ней — палач поддавал ему сзади ногой.