О швейцарце Вильгельме Телле, стрелявшем из арбалета в яблоко на голове сына, слышали все, но редкий читатель знаком с первоисточником. Впервые легенда упоминается в 1570 году Эгидусом Чуди в «Хроникой Гельветикум». Итак, некий крестьянин не оказал почтения символу власти – повешенной на столбе шляпе австрийского наместника Геслера, и на него донесли.
«В понедельник послал он (Геслер. – М .Ш.) за Теллем и с гневом спросил, почему тот не подчиняется указам и не поклонился шляпе, оскорбив тем самым честь императора и его наместника. Телль отвечал: «Господин мой, произошло это не из злого умысла, а по недосмотру. Будь я благоразумный человек, меня не прозвали бы Теллем (диал. «простак» – М. Ш.). Я прошу Вашу милость простить мне и приписать этот проступок моей дурости. Это никогда более не повторится».
Легенда о Телле – это инициационный миф. Первобытный этап развития, когда царит право кулака, завершен, сознание народа вступает в пору взрослого понимания необходимости конвенции, добровольного подчинения порядку, законам, пусть и не самым приятным, но необходимым. Это миф о добровольном подчинении договору и наказании за его нарушение.
Шляпа законодателя и исполнителя данных законов – символ порядка, правил, которые могут быть нам неприятны, но лежат в основе сосуществования, делают возможным частную жизнь, нормальное функционирование общества. Мы поклоняемся этой шляпе, например, тем, что платим налоги. Герой мифа нарушает порядок, преступает закон, вовсе того не желая, и готов понести за это наказание, то есть осознанно принести жертву ради сохранения порядка, который он невольно нарушил. Готовность по приказу Геслера стрелять в сына есть свободный выбор подчинения договору, готовность принять условности закона, существующих правил. Из пространства нечаянного нарушения договора герой хочет вернуться путем добровольного понесения наказания обратно в рамки закона, на прочную территорию договора. Свобода как осознанная потребность жить по установленным правилам. В этом смысле Телль, послушно выполняющий приказание стрелять в своего собственного сына, и есть борец за свободу.
Фридрих Дюрренматт сформулировал это понимание свободы в звонкой метафоре: «Швейцария – это тюрьма, в которой каждый заключенный доказывает свою свободу тем, что является собственным охранником». Это, пожалуй, самое удачное определение демократии, которая может существовать только как результат самоограничения, самоконтроля.
Приказ самодура стрелять в ребенка – лучший момент для восстания против существующего порядка. Именно здесь любой из нас, имеющий собственных детей, нарушил бы условия общественного договора, каким бы законопослушным тот ни был. Но именно сохранить договор – цель Телля. Ослушаться властей, нарушить закон – черта, через которую не может переступить национальный герой Швейцарии. Бог на его стороне: стрела пронзает яблоко, доказывая правоту его законопослушной жизненной позиции. Отец нации искупил свою вину и остался в рамках существующих правил.
Нарушает же договор именно Геслер. Он не сдерживает своего слова отпустить удачливого стрелка на свободу и велит снова схватить Телля. Нарушение своего слова наместником и является в этом мифе нарушением закона. Преступление против порядка совершает иностранец, и за это должен быть наказан. Убийство Геслера и есть восстановление законности руками духовного основателя Швейцарии.
Если бы был объявлен конкурс на тему «Памятник Швейцарии», я предложил бы тюрьму. Не метафорическую тюрьму Дюрренматта, а самую обыкновенную.
Кто-то сказал: хочешь понять людей, посмотри на их тюрьму. Я отправился в тюрьму в Аффольтерн-ам-Альбис на экскурсию. То, что я увидел, вызывало ассоциации вовсе не с тюрьмой, а, скорее, с домом творчества союза писателей. Только в сравнении со швейцарской тюрьмой дом писателей явно проигрывал. Что не удивительно, если учесть, что содержание одного заключенного обходится налогоплательщикам в 400 франков (около 300 долларов) в день.
Начальник тюрьмы – местный крестьянин, который увидел объявление о том, что ищут человека на должность директора местного исправительного заведения. Подал заявление о приеме на работу, прошел конкурс и получил это место. Огромный деревенский увалень, в котором и сейчас, через много лет тюремного опыта, осталось что-то добродушно-крестьянское. Он водил меня по тюрьме, как по своему хозяйству, о котором с любовью заботился. Он знал всех своих заключенных и их семейные подробности, при встрече похлопывал по плечу. В кабинете на стене, напротив списка зэков, – указания, когда у кого день рождения, чтобы не забыть сделать подарок, кто чем болен, кто мусульманин и не ест свинины. Заключенные, если хорошо себя ведут, получают возможность работать, и деньги посылают к себе домой – в Албанию, Косово, Африку. Там не было ни одного швейцарца. Разумеется, это не говорит о том, что швейцарцы не грабят, не режут, не убивают.
Я спросил бывшего крестьянина, в чем тот видит свою цель как директора тюрьмы. Он подумал и ответил: «В том, чтобы мои заключенные были довольны». И уточнил: «Если они довольны едой, работой, бытовыми условиями, начальством, охраной, то у них нет повода для эксцессов, мятежа и прочего. Это люди, и я уважаю в них человеческое достоинство».
Странно мне было все это. Смысл тюрьмы в наказании. Наказание здесь заключается не в физических мучениях плохой едой, темнотой, холодом, плохими условиями сна, тараканами, избиениями, цель которых унизить, растоптать в тебе человека, а в лишении свободы, то есть в лишении возможности осознанно, свободно подчиняться существующим правилам. Тюрьма в Швейцарии должна лишить человека того, чего у него и так нет ни в Албании, ни в Африке. Ни в России.
Потом в столовой мы ели все вместе – заключенные, директор, экскурсант. Было вкусно.
И унизительно.
Эшер фон дер Линт, известный швейцарский инженер, гуманист и политик, сказал два века назад: «Нам отраднее видеть счастливых граждан и богатых подданных на площадях, нежели красивые памятники».
Может быть, послать эти внятные слова на конкурс русской идеи?