А сейчас я расскажу вам короткую и печальную историю Эшивы, дочери нашего повелителя. В ту пору Эшиве исполнилось только тринадцать лет, но уже тогда она выглядела не по годам женственной и слыла редкою красавицей. На Байейском полотне она появляется лишь единожды, и не без основания! На ней праздничная туника из зеленого шелка, а на голове — капор. Ее символически бьет по лицу придворный писец — пощечина знаменует то, что отныне девочка принадлежит сеньору Гарольду. Ибо повелитель наш, стремясь крепче привязать к себе англичанина, задумал сделать его своим зятем. Тут он преследовал двойную выгоду: перво-наперво, Гарольд уже не смог бы учинить против него измену, а во-вторых, после коронования Вильгельма за англичанином, как за супругом наследницы трона, сохранился бы и титул его, и все привилегии.
— Хоть Гарольд и дал обещание жениться, однако выполнять его он не собирается, как и другие свои посулы, — поведал мне Герар. — В тот же вечер он потешался над этой затеей в кругу своих приближенных, даже не стесняясь моего присутствия.
А меж тем доверчивая красавица Эшива полюбила англичанина всем сердцем. Было нестерпимо горько смотреть, как она с мольбой в глазах ловит его взгляд, с замиранием ждет от него нежного слова и спешит всякий раз поднять то, что он обронил, быть может, даже с умыслом, или наполнить его кубок — точно какая-нибудь служанка. А Гарольд лишь трепал снисходительно ее по щеке да еще посмеивался при этом, словно перед ним была самая обыкновенная крестьянская девчушка. Герцог в такие минуты отворачивался, снося все это молча. В глубине души он, должно быть, здорово корил себя за эту затею, не сулившую ничего доброго! После отъезда Гарольда, несмотря на все оскорбления и обиды, понесенные ею от англичанина, Эшива еще сильнее полюбила его и объявила, что без него ей и жизнь не мила. Вильгельм надеялся, что время излечит ее раненную безответным чувством душу, но он заблуждался. И герцог отправил тогда дочь в Галисию[29], чтобы она стала там женой короля. Эшива не посмела ослушаться отца, но по дороге в чужую страну ее настигла смерть, ставшая для истерзанной девочки избавлением от мук, ибо она не желала принадлежать никому, кроме Гарольда. Среди множества горестных воспоминаний, отягчающих мне душу, эта девочка-принцесса, мелькнувшая предо мною неуловимой тенью, оставила в сердце моем самый светлый след. Таким же легким и воздушным и запечатлен ее образ в одном из уголков полотна.
Герцог наш был славен своей предприимчивостью — для достижения поставленной цели он не жалел никаких средств.
Почувствовав однажды, что Гарольд уже не в силах сдерживать нетерпение и снова заторопился в Англию, наш сеньор решил отсрочить его отплытие под предлогом якобы разразившейся войны. Бретонский герцог Конан и его народ, мол, взбунтовались против нормандцев. Дело в том, что бретонцы являлись прямыми вассалами Вильгельма, однако сказать по правде, сия зависимость была спорной и издревле служила поводом для нескончаемых распрей между Нормандией и Бретанью. И вот, вконец устав от бесплодных споров с Конаном, герцог наш вознамерился поставить наконец Бретань на колени. Он собрал небольшое войско и любезно попросил Гарольда и его спутников присоединиться к нам. Как-то раз, во время очередного пиршества, он предложил своему гостю принять участие в военном походе — так, потехи ради. Гарольд был чересчур честолюбив, чтобы отказаться: больше всего остального на свете он страшился прослыть трусом, а кроме того, ему страсть как хотелось показать нормандцам, каков он в ратном деле.
Бывалые воины всячески пытались устрашить нас, зеленых юнцов, своими рассказами о бретонцах:
— Что, мальцы, — начинал один из них, — небось думаете, вас ждет веселая прогулка, да? Знать, вы понятия не имеете, кто такие бретонцы. А у них, милые ребятки, один рыцарь способен «отковать» с полсотни себе подобных. Спросите — почему? Да потому, что у каждого из них будет по десятку жен, а то и больше, — в точности, как у варваров. Они великие ратники и наездники, не чета многим, и живут лишь грабежами да разбоем. Высший по их меркам подвиг — повергнуть ниц своего противника в единоборстве, и в этом они преуспевают, как никто.
— Ночью, после битвы, — подхватил другой, — они откапывают убитых и рыщут в поисках трофеев. За любой зазубренный меч или хотя бы сломанный лук готовы перегрызть друг дружке глотки.
— Хорошенько запомните, мальчики, — нудно затягивал третий, — из всех французов неистовые бретонцы были единственными, кто оказал яростное сопротивление нашим предкам, людям с севера. Только они одни сумели отбросить норманнов в море, после чего потрепанные струги тех были вынуждены убраться подальше от бретонского берега.