Он снова умолк и обвел взглядом присутствующих. Потом тихим, словно приглушенным слезами голосом, исполненным, казалось, невыразимой печали, которой он маскировал свой коварный замысел, спросил:
— Что тогда станется с вами? Что вы будете делать? Куда подадитесь? Кто даст вам прибежище? А что будет с женами и сыновьями погибших? Неужели хотите вы после жизни в роскоши влачить жалкое существование и просить подаяние на паперти, вместе со всякой швалью и убогими, или таиться в лесах и питаться одними кореньями? Или вы надеетесь обрести честь, посрамленную здесь, в ином королевстве?
Слова его заглушили громкие гневные возгласы. Теперь даже те, кто еще совсем недавно корил и порицал своего властителя, сплотились вокруг него и во всеуслышание вдохновенно заявили, что пойдут за ним, куда бы ни направил он свои стопы.
И вот спустя некоторое время наши лазутчики донесли, что Гарольд со своим войском уже на подходе. Раздались звуки труб, призывавших фуражиров, разбредшихся по округе, вернуться в лагерь. Герцог не исключал возможности нападения англичан на нас с ходу, и повелел всем держать копья и шишаки наготове, облачиться в кольчуги, проверить седла и стремена, натянуть потуже тетиву на луках и набить стрелами колчаны. Навстречу врагу были высланы дозоры во главе с бывалыми рыцарями. Один из отрядов возглавил сам герцог — не доверяя своим братьям, он решил собственными глазами взглянуть на неприятельское войско. Неприятель же остановился на возвышенности — там, где дорога из Лондона в Гастингс выходит из леса. Покамест англичане разбивали шатры, к ним прибывали все новые разрозненные отряды — кто пешком, кто верхом.
Немного погодя объявились и мастеровые — они принялись рыть ров у подножия Тельхэмского холма. На другой день герцог выехал из лагеря с усиленным эскортом и с холма внимательно наблюдал за тем, как движется у них работа.
— Видно, Гарольд не решается напасть первым, — сказал он. — Как вы думаете, сенешал?
Фиц-Осберн согласно кивнул:
— Его люди напрасно стараются. Земля здесь — сплошь одни камни.
— Да, мы быстро засыплем ров.
Герцог, однако, не сказал чем. Несносный Герар, как обычно, игриво ущипнул меня за руку, но мне было совсем не до веселья.
— Завтра Гарольд встанет на этом холме и будет поджидать нас.
— А что ему еще остается делать?
Сир Вильгельм сосредоточенно изучал вид неприятельского лагеря, а точнее, штандарты и стяги англичан. Потом произнес, обращаясь как бы к самому себе:
— Гарольд, на свою беду, слишком спешил и не дождался подкреплений из Нортембери и Мерси. Что-то не видать штандартов графов Эдвина и Моркара… хотя, впрочем, их уж и в живых-то нет… Покамест я вижу там один только сброд, а не ратников. Знать, Гарольд собрал всех крестьян, живущих окрест Лондона. У них нет ни кольчуг, ни шишаков. Вот к чему приводит неуемная гордыня — к чистому безумию, полному безрассудству!..
Герар спросил:
— Случаем, не Гарольдов ли вот тот весь расшитый золотом штандарт, что реет поверх остальных?
Вильгельм очнулся от раздумий и, не догадываясь, кто задал вопрос, ответил:
— Да, весь расшитый золотом и с фигурой дракона — знаком язычников! Наш же штандарт несет изображение креста Господня. Поразительное различие, не правда ли, сеньоры?
С холма, где стоял неприятель, спустились несколько всадников и будто направились в нашу сторону. Мы повернули назад, потому как герцогу не хотелось походя ввязываться с ними в схватку, чтобы не переполошить наших и англичан. Всадники не осмелились пуститься за нами в погоню.
Вскоре на землю спустились сумерки — наступил вечер накануне битвы. Нормандцы, и англичане провели его по-разному. Мы плотно поели, но без излишеств, и запили вином, но употребили его в меру. На сей счет Вадар получил особые распоряжения. С присущей ему учтивостью он объяснил нам это так:
— Сир Вильгельм вовсе не скуп, и вы это знаете. Он не имеет обыкновения скряжничать, когда устраивает пиршества, ибо он и сам не прочь поесть и попить всласть. Просто он не хочет, чтобы последствия чревоугодия: тяжесть и боли в желудке — пагубно сказались на вас завтра. Чтобы, как всегда, достойно встретить неприятеля, нам надобно сохранить не только бодрость духа, но и тела.
По завершении трапезы всех нас учтиво пригласили в наскоро сколоченные часовни — сначала на богослужение, а потом на исповедь. Ибо такова была воля сира Вильгельма, который пошел на молебен вместе с нами. Кроме епископов Одона Байейского и Жоффруа Кутансийского, вместе с нами отправилось в море немало священников и монахов. Они терпеливо принимали покаяние у всех воинов; иные исповеди были многословны и горьки, потому как большинство из нас были далеко не ангелы. Те же, кому не удалось исповедаться святым отцам, из-за огромного числа желающих, каялись в грехах ближнему своему, или самому дорогому другу, или товарищу по оружию и прощали друг друга так, как это делают правоверные христиане, которым предстоит встать перед лицом смерти. Некоторые дали обет, что, ежели победа будет за Вильгельмом, они отправятся в Святую землю или совсем перестанут есть мясо. Над нашим лагерем возносились молитвы, подобно ветру над бескрайним морем, который то стихает, то поднимается вновь, потом опять унимается и снова набирает силу. Всю ночь в часовнях и на поросших травой холмах, увенчанных крестами, святые отцы взывали к Божьей милости, пели гимны и псалмы, читали «Отче наш» и возносили молитвы Богоматери, заступнице и прародительнице рода человеческого.