— Благодарю вас, — ответил он, — а вы?
— Благодарю вас. А вы?
— Ну что ж, продолжим в том же духе… Благодарю вас, а вы?
Он смотрел на меня с застывшей улыбкой, глядя в одну точку, будто сидел перед фотографом.
Потом предложил мне закурить. Я сломал четыре спички и только пятую с величайшей осторожностью поднес к сигарете. Затянулся. Мне стало как-то не по себе, словно я курил впервые. Он вдруг нахмурился.
— Сразу видно, физическим трудом вы не занимались, — серьезно проговорил он, оглядев меня.
— Нет, к сожалению.
— Почему же к сожалению, старина? Вы что думаете, приятно всю жизнь копаться в моторах? — Он взглянул на свои руки.
— Любую работу можно делать с удовольствием.
— Ну? Неужто?
— Все-таки автомобиль — прекрасное изобретение!
Но он меня уже не слушал. Музыка смолкла, и диктор произнес одновременно с английским и швейцарским акцентами, так что я даже стал гадать, кто же он по национальности, фразу, которую я и теперь, через много лет, во время одиноких прогулок, повторяю вслух: «Дамы и господа, передачи радиостанции «Женева-мюзик» окончены. До свидания. Спокойной ночи». Дядюшка и не подумал выключить приемник, сам я это сделать не посмел, так что послышалось шипение, свист помех, похожий на шорох листвы на ветру. Словно столовая превратилась в сад.
— Ивонна — неплохая девушка… — Он выпустил ровное колечко дыма.
— Она не просто неплохая, она замечательная девушка, — отозвался я.
Он с любопытством посмотрел мне прямо в глаза, будто я сказал что-то очень важное.
— Может, пройдемся? — предложил он. — Я уже обе ноги себе отсидел. — Он встал и отворил стеклянную дверь. — Не боитесь? — Он обвел рукой темное пространство гаража, освещенное лишь несколькими тусклыми лампочками. Заодно посмотрите на мое хозяйство…
Едва я шагнул в темноту огромного помещения, как сразу почувствовал запах бензина — я всегда, сам не зная почему, любил его, так же как сладкий запах эфира или запах серебряной обертки шоколада. Он взял меня за руку, и мы пошли в сгущавшемся мраке.
— Да… Ивонна — странная девушка…
Он хотел мне что-то сказать, но не знал, как подступиться к мучительному для него вопросу, который он мог обсуждать не с каждым. И даже, наверное, заводил о нем разговор впервые.
— Странная, но необыкновенно очаровательная, — стараясь выговорить это отчетливо, я вдруг пискнул чуть ли не фальцетом, причем фальцетом жеманнейшим.
— Дело в том… — он все еще сомневался, можно ли мне довериться, и вдруг начал, схватив меня за руку, — что она пошла в своего отца, а брат был человеком увлекающимся…
Мы с ним все шли, и мало-помалу мои глаза стали что-то различать при неверном свете отдаленных лампочек.
— Ивонна в свое время задала мне жару… — Он отпустил мою руку и закурил. Почти не различая его в темноте, я теперь ориентировался на огонек сигареты. Он прибавил шагу, и я испугался, что совсем отстану. — Я вам это рассказываю, потому что вы мне показались очень вежливым юношей. Я нарочно закашлялся, не зная, что сказать в ответ. — К тому же из хорошей семьи…
— Да нет… — сказал я.
Он шел впереди меня, и мои глаза ни на минуту не отрывались от красного огонька. Кругом ни одной лампочки. Я вытянул руки, чтобы не налететь на стену.
— Ивонна в первый раз встретила молодого человека из хорошей семьи. Он резко засмеялся и прибавил хрипло: — Так-то вот, братец ты мой.
Обернувшись ко мне, он опять схватил меня за руку. Красный огонек оказался у самого моего лица. Мы постояли молча.
— Она и так уже наделала много глупостей… — тяжело вздохнул он. — А тут еще эти съемки…
Я не видел его лица, но до сих пор ни в одном человеке не замечал такого смирения и усталости.
— И ведь ей ничего не втолкуешь… Все равно что ее отцу, Альберу… — Он опять повел меня за руку, все сильнее ее сжимая. — Я вам это рассказываю, потому что вы славный… Вежливый…
Наши шаги гулко отдавались в пустоте. Я не мог понять, как он умудряется находить дорогу в таких потемках. Если я отстану, то заблужусь здесь навеки.
— Может, вернемся? — сказал я.
— Дело в том, что Ивонне всегда хотелось жить не по средствам. А это так опасно… Так опасно. — Он отпустил мою руку, и, чтобы не потеряться, я ухватился за полу его пиджака. Его это не смутило. — В шестнадцать лет она ухитрялась накупать тонны косметики… — Он ускорил шаг, но я крепко держался за его пиджак и не отставал. — С соседями не зналась, а все ходила в «Спортинг». Вся в отца.
Свет трех горящих лампочек ослепил меня. Он отошел куда-то влево и нащупал на стене выключатель. Щелчок — и прожекторы под потолком ярко осветили все помещение, оказавшееся при свете еще огромней.
— Простите, дружочек, они включаются только здесь.
Мы очутились в самом дальнем углу гаража. Несколько американских машин выстроились в ряд. Старый автобус фирмы «Шоссон» на сдутых шинах. Слева от нас была застекленная мастерская, окруженная кадками с деревцами, похожая на оранжерею в саду. Здесь пол был усыпан гравием, а по стене полз плющ, обвивавший беседку со столиком и плетеными стульями.
— Ну как вам мой уголок, дружочек?
Мы подвинули себе стулья и сели друг напротив друга. Облокотившись о стол, он положил подбородок на ладони. Вид у него был измученный.
— Здесь я отдыхаю, когда умаюсь копаться в моторах. Это мой садик… Видите эти неприкаянные железяки? — Он указал на американские машины и автобус «шоссон» у себя за спиной. И отмахнулся, словно от надоедливой мухи. — Жуть, когда твоя работа тебе вдруг осточертеет.
Я изобразил на лице недоверчивую улыбку.
— Но…
— А вам ваша работа не надоела?
— Нет вроде, — сказал я, не совсем понимая, о какой работе он говорит.
— Конечно, в юности за все берешься со страстью, с энтузиазмом. — Меня поразило, как ласково он на меня поглядел при этих словах. — С энтузиазмом… — повторил он вполголоса.
Мы сидели за столиком, такие крошечные по сравнению с гигантским гаражом. Здесь, среди кадок с деревцами плюща, мы оказались в странном оазисе среди общего запустения: ожидающих починки автомобилей (у одного из них не хватало крыла) и ржавеющего автобуса. Свет прожекторов был тоже холодным, но не желтым, как в коридоре и на лестнице, по которой мы поднялись с Ивонной. Нет, скорее серебристо-голубым. Ледяной серебристо-голубой свет.
— Хотите мятной настойки с водой? Больше мне вас нечем угостить.
Из застекленной мастерской он принес два стакана, бутылку мятной и графин с водой. Мы чокнулись.
— Иногда, старина, я думаю: и дался же мне этот гараж. — В тот вечер ему явно хотелось излить кому-нибудь душу. — Великоват он для меня, — и он развел руки в стороны. — Сначала исчез Альбер… Потом моя жена… А теперь вот Ивонна…
— Но она же часто навещает вас, — возразил я.
— Редко. Она, видите ли, снимается в кино. Тоже мне, Мартина Кэрол.
— Но она станет второй Мартиной Кэрол, — убежденно сказал я.
— Да ну… Не говорите глупостей. Она слишком ленива.
Мятная с водой попала ему не в то горло, он поперхнулся. И закашлялся, да так, что побагровел. Еще, чего доброго, задохнется. Я хлопал его по спине до тех пор, пока кашель не прекратился. Он посмотрел на меня с признательностью.
— Довольно скулить, правда, дружок? — прохрипел он сдавленно, так что я не столько расслышал его слова, сколько угадал их. — Вы славный мальчик… И вежливый.
Кто-то хлопнул дверью. Далекий звук эхом отразился от стен. На том конце гаража, далеко-далеко от нас, захлопнулась дверь гостиной. Я увидел Ивонну, с рыжими распущенными волосами по пояс. От нас она выглядела совсем крошкой, лилипуткой. Собака доходила ей почти до плеча. Она казалась нам маленькой девочкой с огромным псом, до тех пор пока не подошла поближе, и я навсегда запомнил ее такой.
— А вот и она, — заметил дядюшка. — Не пересказывайте ей нашего разговора, ладно? Пусть это останется между нами.
— Ну разумеется.
Мы не отрываясь смотрели на приближавшуюся девушку. Пес бежал впереди, показывая ей дорогу.
— Какая она сейчас маленькая, — заметил я.