Так я ей и сказал. Она выслушала меня очень внимательно. Я был этим польщен. И спросил, когда мы сможем посмотреть фильм. Не раньше сентября, но Мадейя скорей всего устроит недели через две в Риме так называемый «прогон», и тогда она обязательно возьмет меня с собой, потому что ей очень важно знать, как я оценю «ее исполнение»…
Да, когда я пытаюсь вспомнить первые дни нашей «совместной жизни», то слышу, как на заезженной магнитной пленке, наши бесконечные разговоры о ее «будущности». Я стараюсь произвести впечатление. Я ей льщу… «Конечно, фильм Мадейи — важный этап для вас, но теперь должен найтись человек, который поможет в полной мере раскрыться вашему таланту… К примеру, какой-нибудь гениальный еврейский мальчик…» Она слушает все внимательнее. «Вы так думаете?» — «Да-да, я просто уверен!»
Наивность ее лица казалась удивительной даже мне, восемнадцатилетнему. «Ты на самом деле так считаешь?» — спрашивала она. Беспорядок в нашей комнате становился немыслимым. Кажется, мы дня два из нее не выходили.
Откуда Ивонна родом? Я сразу понял, что она не парижанка. Она совсем не знала Парижа. Раза два приезжала ненадолго, останавливалась в отеле «Виндзор-Рейнольд» на улице Божон, я хорошо ее помню: отец перед своим таинственным исчезновением встречался там со мной (только вот начисто забыл: там ли мы с ним в последний раз виделись или в вестибюле «Лютеции»?). Кроме «Виндзор-Рейнольда», ей в Париже запомнились только улица Колонель-Моль и бульвар Босежур, где жили какие-то ее друзья, я не решился спросить какие. Женеву и Милан она упоминала гораздо чаще. И в Женеве, и в Милане она работала. Но кем?
Я украдкой заглянул в ее паспорт. По национальности француженка. Проживает в Женеве, на площади Дорсьер в доме 6-бис. Почему именно там? К моему величайшему изумлению, родилась в Верхней Савойе в этом самом городке. Совпадение? Или она в самом деле местная? Может быть, у нее есть тут родственники? Я задал ей наводящий вопрос, но она явно что-то от меня скрывала. И очень уклончиво ответила, что воспитывалась за границей. Я не настаивал. Со временем, думал я, все равно обо всем узнаю.
Она тоже меня расспрашивала. «Ты приехал сюда отдыхать? Надолго?», «А я сразу догадалась, что ты из Парижа». Я сообщил, что «моя семья» — слово «семья» я произнес с особенным удовольствием — решила, что мне, при «моем слабом здоровье», необходим длительный отдых. Придумывая все это, я представлял себе гостиную с деревянными панелями: за столом важно восседают человек десять — «семейный совет» — и решают мою судьбу. Окна гостиной выходят, скажем, на площадь Малерб, а сам я из добропорядочной еврейской семьи, поселившейся в Монсо в конце прошлого века. Ни с того ни с сего она вдруг спросила: «Хмара — это ведь русская фамилия? Вы русский?» Тогда я изобретаю новую версию: мы с бабушкой живем на первом этаже неподалеку от площади Этуаль, а точнее, на улице Лорда Байрона, нет, лучше — на улице Бассано (важно назвать как можно больше деталей). Мы продаем «фамильные драгоценности» или закладываем их в ломбард на улице Пьера Шаррона. На это и живем. Да, я русский, граф Хмара. Кажется, мой рассказ произвел впечатление.
Несколько дней я никого и ничего не боялся. Но потом опять началось. Застарелая мучительная болезнь.
Впервые мы вышли из гостиницы после обеда и сейчас же сели на плававший по озеру пароходик «Адмирал Гизан». Она нацепила солнечные очки в массивной оправе с дымчатыми зеркальными стеклами. Все в них и отражалось, как в зеркале.
Пароходик двигался не спеша и доплыл до Сен-Жорно на той стороне озера минут за двадцать, не меньше. Зажмурившись от солнца, я вслушивался в отдаленное жужжание моторных лодок, выкрики и смех купальщиков. Высоко в небе пролетел спортивный самолет с огромным плакатом. «Кубок «Дендиот» прочел я странную надпись… «Адмирал Гизан» долго примеривался и наконец причалил, вернее, ткнулся носом в берег. На борт поднялось несколько человек, в том числе священник в ярко-красной сутане, и пароход с трудом потащился дальше. Следующая после Сен-Жорио остановка — поселок Вуарен. Затем Пор-Лузац, а чуть дальше — Швейцария. Но пароходик вовремя повернет и поплывет обратно.
Ветер теребил прядь волос у нее на лбу. Она спросила, станет ли она графиней, если мы поженимся. Спросила как бы в шутку, но я почувствовал, что это в самом деле ее волнует. И ответил, что после свадьбы ее будут звать: «Ваша светлость Ивонна Хмара».
— Хмара в самом деле русская фамилия?
— Грузинская, — отвечал я, — грузинская.
Когда мы останавливались в Верье-дю-Лак, я различил вдалеке бело-розовую виллу Мадейи. Ивонна тоже посмотрела в ту сторону. Компания молодежи расположилась на палубе рядом с нами. Почти все они были в теннисных костюмах, из-под плиссированных юбок девушек выглядывали толстые икры. Все они как-то по-особенному выговаривали слова, так говорят на проспекте Божо. Я все думал, почему у нашей золотой молодежи угри на лицах и излишний вес? Видимо, все дело в питании. Двое из них рассуждали о сравнительных достоинствах ракеток «Панчо Гонзалес» и «Спалдинг». У наиболее говорливого молодого человека с окладистой бородкой, на рубашке красовался крошечный зеленый крокодильчик. Разговор специалистов. Всякие непонятные слова. Негромкое, усыпляющее бормотание на солнцепеке. Одна из блондинок вполне благосклонно слушала брюнета в блейзере с нашивкой и мокасинах, а тот из кожи вон лез, чтобы ей понравиться. Другая сообщила всем, что «танцы» будут послезавтра вечером и что «родители оставляют нам виллу». Плеск воды за кормой. Над нами снова пролетел самолет, и я еще раз прочел загадочную надпись: «Кубок «Дендиот».
Насколько я понял, все они плыли в теннисный клуб в Ментон-Сен-Бернар. Должно быть, их родители живут в виллах на берегу озера. А куда плыли мы? Где жили наши родители? Была ли Ивонна «девочкой из хорошей семьи», как наши попутчицы? А я? И все-таки графский титул — не то что какой-нибудь крокодильчик, едва заметный на белой рубашке. «Господина графа просят к телефону!» Да-да, неплохо звучит.
Мы сошли на берег все вместе в Ментоне. Теннисисты с ракетками нас обогнали. Мы проходили мимо вилл, фасадом напоминающих горные шале, куда приезжают отдыхать из года в год многие поколения мечтательных горожан. Некоторые виллы едва виднелись за разросшимися кустами боярышника и елками.
Вилла «Примавера»… Вилла «Эдельвейс»… Вилла «Серна»… Шале «Мари-Роз»… Теннисисты свернули налево к сетке корта. Их болтовня и смех затихли вдали.
Мы же пошли направо к табличке с надписью: «Гранд-Отель Ментона». Поднялись по очень крутой тропинке в чьем-то саду и очутились на посыпанной гравием эспланаде. Отсюда открывался вид на всю окрестность, он был мрачнее, чем с балкона «Эрмитажа». Этот берег озера казался диким, пустынным. Отель был старым. В вестибюле стояли вечнозеленые растения в кадках, кожаные кресла и огромные диваны с клетчатыми покрывалами. Целые семьи съезжались сюда в июле и августе. Записывали в книгу одни и те же двойные, типично французские фамилии: Сержан-Вельваль, Атье-Морель, Пакье-Папар… И когда, получив ключ, мы тоже расписались, мне показалось, что «граф Виктор Хмара», как жирное пятно, испортил всю картину.
Мимо нас шествовали на пляж дети, их мамы, бабушки и дедушки, все очень чинные, с сумками, махровыми полотенцами и подушками. Несколько молодых людей обступили и принялись расспрашивать высокого человека с короткими темными волосами, в расстегнутой на груди армейской рубашке цвета хаки. Он опирался на костыли.
Угловая комнатка. Одно окно выходит на эспланаду и озеро, другое заколочено. Высокое зеркало на ножках и столик, покрытый кружевной салфеткой. Кровать с медными решетчатыми спинками. Мы встали с нее лишь с наступлением темноты.
Когда мы спустились в вестибюль, я увидел, как вернувшиеся с пляжа ужинают в столовой. Все они были одеты по-городскому. Даже дети: мальчики в галстучках, девочки в нарядных платьицах. Зато мы оказались единственными пассажирами на палубе «Адмирала Гизана». Обратно он плыл еще медленнее. Останавливался у пустых причалов и опять пускался в путь, старая, измятая посудина. Сквозь листву светились окна вилл. Вдали виднелось казино, освещенное прожекторами. Наверное, там сегодня какой-нибудь праздник. Мне хотелось, чтобы пароход помедлил на середине озера и остановился у полузатонувшего понтона. Ивонна спала.