Первый же удар плети возвращает его к действительности, заставляя изо всех сил стиснуть зубы, чтобы не застонать. Нет, нельзя сказать, что он не знал, что это такое: отец отнюдь не стеснялся лупить отпрысков и таскать за вихры. Но все же это было по-другому, а вот на корабле его наказывают впервые. Он не может пошевелиться: голова и руки — в колодках, ноги крепко связаны. Удары следуют один за другим; он не успевает перевести дух. Он зажмуривается, сопротивляется боли: похоже, на его спине и плечах кожа повисает лохмотьями. Остаток разума подсказывает, что такого быть не может, но с каждым новым ударом Ольгерд все больше в этом сомневается.
Он собирался считать удары, но уже после трех не в состоянии это делать, ему кажется, что плетей гораздо больше, чем пятнадцать. Может, разгневанный Бар или озверевший Морель приказали запороть его до смерти? По телу текут струйки крови, смешиваясь с потом; раны горят, точно посыпанные перцем. Ольгерд всегда гордился своей выдержкой и, услышав приговор, поклялся себе, что его мучители не услышат ни звука. Стиснуть зубы, сжать кулаки, зажмуриться — молчать, молчать, молчать… Если он закричит, последнее, что ему останется, — только молить о пощаде.
Силы небесные, сколько же это длится? Вначале он боялся потерять сознание, теперь же мечтает о забытьи. Плечи, спина, ноги, наверное, уже рассечены до костей. Или нет? Он нарочно старается вонзить ногти себе в ладонь или прикусить язык посильнее, но эта боль — пустяк по сравнению с той. Только бы не закричать. Лучше обморок, смерть, что угодно… Хоть бы все это скорей прекратилось. Он понимает, что его оставят в колодках без пищи и воды, возможно, он не доживет до конца плавания, но все уже безразлично — лишь бы его сейчас оставили в покое. Пот капает со лба, попадает в глаза, звуки давно слились в единый монотонный гул. Господи, если ты есть, сделай так, чтобы это кончилось…
Он даже не сразу воспринял вдруг наступившую тишину. «Все», — громко произнес чей-то знакомый голос. Ольгерд, не веря, машинально скосил глаза и наткнулся взглядом на Франческо Фарнезе: тот был неподвижен и бледен как смерть. Встретившись взглядом с Ларсеном, Франческо сделал шаг вперед, хотел что-то сказать, но покачнулся и рухнул на палубу.
* * *
Чьи-то руки подняли его; шатаясь, как пьяный, Франческо развернулся и направился на ют. Ему было все равно, что происходит на этом корабле; будь сейчас его воля, он сию же минуту сошел бы на берег и навсегда забыл «Змея» и все, что с ним связано. И дело даже не в том, сколь ужасна публичная порка. Но Ольгерд, его рыцарь, которого он мысленно возвел на недосягаемую высоту, обвинен в краже! И не пытался ничего отрицать…
Франческо слышал, как этот негодяй Морель, стоя на баке, с фальшивым сочувствием распространялся про нищую семью Ларсена, стесненные обстоятельства. Но матросы слушали угрюмо и поглядывали с плохо скрытой яростью, так что Морель почел за благо ретироваться. Ольгерда в команде любили, а доносчика возненавидели сразу и надолго. И даже ослепленный гневом Бар не захотел разговаривать с племянником.
Да и черт с ними, с Морелем, Баром, всеми остальными. Франческо чувствовал себя обманутым и осмеянным. Он просто идиот, придумал себе кумира! Благородный и справедливый Ольгерд оказался вором! Беден ты или нет — как же можно обкрадывать своего благодетеля?! Нарушать устав, единый для всех? Франческо стиснул зубы, стараясь не разрыдаться. Больше всего на свете он хотел бы, чтобы сегодняшний день обернулся кошмарным сном. Проклятый перстень с изумрудом, упавший на палубу, окровавленное тело его защитника, который еще вчера был лучше всех на свете… Фарнезе все пытался придумать оправдание поступку Ольгерда — и не мог. Хоть бы никогда больше с ним не встречаться…
Когда над морем заалел восход, он, наконец, заставил себя встать. Он все-таки принял решение. Слава богу, никому не пришло в голову искать его этой ночью. Франческо подумал, что он и вообще чужой здесь, на корабле, и все эти люди чужие для него. Скорее бы войти в брестскую гавань.
— Эй, ты что тут прохлаждаешься? — раздался над ним ненавистный голос. — А ну-ка…
— Оставьте меня в покое, Морель. — Что он, Франческо, вообще тут делает? Как будто он долго играл в какую-то игру, которая внезапно закончилась. — По прибытию в Брест я оплачу сполна проезд на «Змее». А до тех пор потрудитесь больше ко мне не приближаться. — Фарнезе отвернулся.
Феликс смотрел на него, выпучив глаза, затем пробормотал что-то и отошел. Наверное, стоит пойти к Бару, назваться полным именем, пускай поймет, с кем имеет дело. А может, и не стоит, неважно. Да все теперь неважно.