А различные естественные науки! Их в институте просто нет как таковых. Ни физики, ни естествознания — девицам никто не показал не единого физического опыта, ничего из этой области! Нет книг о природе, картинок с изображением животных, гербариев, чучел, коллекций минералов… Вероятно, ещё и по этой причине взгляды воспитанниц крайне узки и примитивны, а малейших практических знаний вовсе не имеется. Я, пожалуй, готов и поверить, что, как говорят, институтки не умеют отличить корову от лошади, а французские булки, по их разумению, растут на деревьях!
Ужасно. Жена говорит, я излишне строг к этим невинным созданиям, которые никак не виноваты, что их воспитание столь убого! Но это же девицы из высшего общества! Это будущие фрейлины двора, жены, матери лучших наших людей! К чему они будут способны, покинув свою злополучную alma mater?
Впрочем, я не вполне справедлив. Одна воспитанница старшего класса кажется весьма умною и начитанною девушкою. Однако заслуга института и тут невелика: княжна Алерциани получила дома блестящее воспитание и позже всех появилась в Смольном. Она долго жила во Франции и Англии, отсюда и знание языков, и привычка к хорошей литературе, и широкий кругозор. На фоне прочих девиц она смотрится истинным бриллиантом, но, полагаю, и в кругу передовых, образованных людей не стушевалась бы. С ней чрезвычайно приятно беседовать, однако, увы, — я должен направлять львиную долю моих сил и времени на тех, кого надобно спасать от пучины невежества и ограниченности…
Итак, мне предстоит провести полное преобразование в институте. Прежде всего, надобно прививать воспитанницам охоту к чтению. Нужны книги, много книг, нужна обширная библиотека. Старого бестолкового учителя словесности гнать в шею; впрочем, учителя русского языка тоже. Девушки не умеют написать трёх слов по-русски без ошибок; ведь так же нельзя!
Второе: ввести преподавание естественнонаучных предметов. Добиться, чтобы воспитанницы проявляли интерес к явлениям природы, животным, сельскохозяйственному труду, географии, путешествиям и проч. Покуда же их не волнует ничто, кроме бесконечных ссор и дрязг друг с другом, а также пошлейшего «обожания», направленного на первый попавшийся объект. Объяснять им что-либо про их дикие понятия чрезвычайно трудно: они конфузливы до крайности и многое понимают совершенно превратно… Не стану описывать здесь случай с одной из девиц (кстати, прелестным, золотоволосым и синеглазым созданием), возмутивший меня до глубины души! Моя жена, услышав сию историю, смеялась; позже я и сам остыл и решил, что зря давал волю гневу. Эти девушки рослы лишь физически и по годам — невозможно требовать от них поведения, подобающего взрослым людям.
Однако есть во всём этом и подарок судьбы — в лице главной инспектрисы Смольного, мадам фон Пален. Мы с нею не только коллеги, она совершенно готова поддерживать меня в трудной работе. Эта дама чрезвычайно чутка, умна и образована; а ещё она, кажется, добра и воспитанниц искренне любит. Мы с ней уж перешли с официального тона на дружеский, зовём друг друга по имени-отчеству. Она вполне расположена к реформам, необходимость которых я объяснил ей подробнейшим образом. Мадам фон Пален не просто согласилась со мной — она деликатно предупредила, что мне придётся столкнуться с ужасной косностью и консерватизмом классных дам и учителей. Ну что же! Вместе с ней мы справимся; учителей же, как и классных дам, можно заменить…»
* * *
— Я и не думала, что он разгневается… — говорила Маша Карнович сквозь слёзы. — Мы же всегда так… И никто никогда не бранился и не кричал!
Подруги слушали, изумлённо раскрыв рты. Какой же грубый, неотёсанный этот инспектор Ладыженский! Машенька всего лишь положила ему в шляпу надушенный платок, где была записка, состоявшая из слов: «Я вас обожаю!» Но инспектор застал её за этим занятием и выбранил, да в каких выражениях! «Вы, взрослая, и, смею думать, неглупая барышня, тратите своё время и силы на дурацкие пошлые шалости! Вместо того, чтобы читать, рукодельничать. Заниматься музыкой! Теперь вот шляпа пропахла духами, придётся покупать новую, и всё из-за вас!»
— Фи… какой он всё же неприятный! — сделала вывод Лида Шиловская. — Разве не догадывается, что ты стала его адоратрисою? Да кто ж из нас не писал записок, не признавался в любви, не поливал духами одежду своего предмета?