* * *
Погода внезапно испортилась. Утром состоялась поездка к аббатству Хайлигенкройц, где Люси сделала несколько карандашных эскизов и осталась ими весьма довольна. Но после обеда вдруг задул холодный ветер и повалил густой мокрый снег. Выходить из отеля было неохота; Люсинда распорядилась, чтобы Кэт достала мольберт, и начала перебирать свои эскизы. У нее уже накопилось столько набросков — надо же когда-то начинать писать.
За работой время полетело незаметно — когда Кэт напомнила госпоже, что пора ужинать, Люсинда лишь досадливо отмахнулась. Она слышала снизу голоса, звон столовых приборов, но вскоре все стихло: в эту пору отель был малолюден. Люси знала, что почти все гости после ужина отправились в расположенное неподалеку казино «Конгресс». Сама она никогда не испытывала интереса к азартным играм, а праздная толпа и табачный дым нагоняли на нее тоску и головную боль.
Люсинда уже заканчивала работу над горным пейзажем, когда затихший отель вдруг оживили звуки музыки. Она встрепенулась — играли Бетховена, ее любимую фортепианную сонату фа минор, которую большинство любителей музыки знали как «Апассионату». Люси занималась музыкой в детстве, но играла весьма посредственно; впрочем, это не мешало ей замирать от восторга всякий раз, когда она слышала мастерское исполнение.
Люси бесшумно выскользнула наружу. Ее комната выходила на галерею, что опоясывала просторный холл с мягкой мебелью, цветами и небольшим салонным роялем. Люсинда оперлась о балюстраду и, прикрыв глаза, внимала божественным звукам, в которых ей слышались то гневные протесты против жестокой судьбы, то мягкая мольба, то ураган, сметающий все на своем пути; короткие минуты обманчивого спокойствия — и вновь неистовая борьба с самим собой и всем миром…
Музыка стихла. Какое-то время не доносилось ни звука, словно исполнитель отдыхал после нервного напряжения, а затем в холле заиграли Баха; услышав нежную напевную прелюдию до мажор, Люсинда словно пришла в себя — ей до смерти захотелось поглядеть на талантливого пианиста. Она неслышно спустилась в холл. Было темно, лишь на рояле горели две свечи. Люсинда медленно приблизилась к музыканту, но, как ни старалась она ступать тихо, он вздрогнул и обернулся — Люси узнала Михаэля.
Он взволнованно смотрел на нее: его лицо еще светилось вдохновением, щеки покрывал лихорадочный румянец. Он точно принял ее за кого-то другого; несколько минут оба молчали, глядя друг другу в глаза, затем он поспешно вскочил.
— Я… Мне… Мне очень понравилось. Вы прекрасно играете, Михаэль, — смущенно пробормотала Люсинда, не зная, что говорить.
Михаэль глубоко вздохнул. Он уже овладел собой — на его лице вновь была проклятая маска вежливого равнодушия.
— Я прошу прощения, что побеспокоил вас, мэм. Я думал, в отеле никого нет. Еще раз прошу извинить меня, мэм.
Люси с изумлением взглянула на него — только что единственный раз он предстал перед ней живым, настоящим — и вот снова, будто испорченный граммофон, повторяет свое «да, мэм, нет, мэм, прошу извинить, мэм»?! Сейчас, когда она впервые увидела его истинное лицо?
— Но… Ведь вы не должны быть здесь, не правда ли? — выпалила она. — Человек вашего класса не разговаривает по-английски так… И не исполняет Баха и Бетховена!
Она сама не знала, какой хотела услышать ответ. Впервые в жизни Люсинда Уолтер полностью растерялась. Михаэль стоял перед ней вытянувшись, словно на плацу.
— Надеюсь, вы извините меня, мэм. Больше этого не повторится, — он закашлялся, коротко поклонился и вышел.
Люси смотрела ему вслед — ей хотелось топнуть ногой и резко окликнуть его, но она понимала, что у нее нет для этого никаких оснований. Та секундная близость между ними была случайной. Да, Михаэль великолепный музыкант, а вовсе не ограниченный солдафон, но разве это дает ей право лезть к нему в душу, требовать откровений?