Милая Наташа, я не все тебе рассказал. Когда мы оказались в Париже, без единого гроша в кармане, первое время я еще пытался как-то продержаться, выкарабкаться из нищеты и унижений. Я устроился репетитором русского и английского языков, имел несколько неплохих уроков. Но Анна… Ты помнишь, как она порывиста, как красива, как горда… Наша скучная монотонная жизнь, необходимость мелочно экономить на всем, мысли и разговоры лишь о хлебе насущном — все это было не по ней. Она страдала, по-другому, нежели я, но искренне страдала, ей требовалось либо все, либо ничего! Признаться, я думал: пережитые испытания сроднили нас навсегда. И здесь я тоже ошибался.
Анна утверждала, что Алеше, которому в тот год исполнилось семь, необходимо хорошее образование. Я был согласен, но где взять денег? Для моей жены это стало удобным предлогом: она нашла место танцовщицы в «Moulin Rouge»! Боже правый, моя жена — на сцене, под похотливыми взглядами сотен людей… На все мои увещевания она отвечала: «Ведь ты не можешь ничего сделать для меня и сына? Тогда замолчи, прошу тебя, замолчи!» Что я мог возразить? Тем временем у нее завелся богатый и знатный покровитель; он засыпал ее цветами, приглашал ужинать в «Lapérouse» и «Cafe de Paris», присылал драгоценности… Анна ушла к нему, ушла от меня насовсем, забрав с собою сына. Оставила лишь короткую записку, что делает это ради Алеши, просит простить ее и забыть и желает мне счастья. Банальная, в сущности, история! И разве я, в прошлом блестящий офицер, ныне превратившийся в бледную тень себя самого, не заслужил такой участи?
Милая моя сестра, я не хочу все это вспоминать! После ухода Анны я точно омертвел. У меня больше не осталось ни мыслей, ни желаний. Вокруг меня сплошные тени — это люди, хорошие, милые, счастливые люди, но для меня они тени, без плоти и крови. Я покинул Париж, я просто не мог более там оставаться. Нашелся добрый человек из наших — он порекомендовал меня шофером на «Виллу Гутенбрунн» в Бадене. Ты знаешь, во время войны я выучился водить автомобиль и довольно неплохо. Я разъезжаю на роскошном «Майбахе», вожу респектабельных дам и господ по городу и окрестностям, получаю хорошие чаевые. Завидная судьба, не правда ли?
Я мог бы одним махом прекратить все это, мое бессмысленное существование. Но не пугайся, Наташа, я не сделаю так. Даже для самоубийства нужна воля, твердая, мрачная воля — а у меня ее нет. Те деньги, которые щедро сыплются мне в руки от моих господ, я кладу в банк на имя сына — и это единственное, что как-то оправдывает меня в собственных глазах. Быть может, Алеша, повзрослев, помянет отца добрым словом.
Но самое ужасное — я не желаю унизительной жалости от тех людей, которым повезло в жизни больше, чем мне. Я отгородился ото всех, оттолкнул всех оставшихся друзей, разорвал все связи. Расставшись с Анной, я ни с одной женщиной без нужды даже словом не перемолвлюсь. Ведь, узнав мою историю, всякий будет жалеть и думать: «Что за бедняга!», и это ранит меня, больно и невыносимо. Я закрываю глаза и вспоминаю прошлую жизнь — она кажется мне чудесным сном…
Ты недоумеваешь, Наташа, зачем именно теперь я пишу тебе? Я объясню. Я начал это письмо в надежде, что, говоря с тобой, смогу разобраться в себе. Недавно крепость моего духа едва не дала слабину. О, ты уже, верно, догадываешься: причиной этому явилась женщина. Как нарочно, это богатая наследница, англичанка, талантливая художница и настоящая леди. Наблюдая за ней украдкой, я понял, что она, пожалуй, первая, кто пытается отнестись ко мне как к человеку, а не прислуге или предмету мебели. Ей не понравилось мое сухое обращение; я заметил, что она пытается со мной подружиться! Одним вечером она поймала меня за игрой на рояле: я забылся и позволил себе на минуту стать самим собой, я играл Бетховена и наслаждался. Она была в восхищении, это было видно по ее глазам… И тогда она догадалась, что я — не на своем месте, я не тот, за кого себя выдаю. Искушение сказать ей правду было очень сильным — и я испугался. Я буду безоружен перед ней, ее сочувствием, ее нежностью… И потом — кто я? В прошлом — дворянин и офицер, сегодня — нищий зависимый шофер. У нас с ней ничего общего, а главное — я боялся, что она начнет меня жалеть: из-за Анны, из-за всей моей неудавшейся судьбы. Нет и нет! Моя холодность и отстраненность от целого света — единственное, что у меня еще осталось, последняя моя защита.