«Ты читал его ровно так, как они тебе позволяли. Размечтался, спаситель отсталой планеты!» — подсказал вдруг безжалостно-насмешливый внутренний голос.
— И правда, — миролюбиво произнес он вслух. — Ведь были же Проводники и кроме меня. И у них тоже ничего не получилось. Их тоже не услышали… Они говорили через музыку, изобразительные искусства, книги — чаще всего это были книги, не так ли? А теперь Эксперимент закончен. У вас больше нет на нас времени? Ресурсов?
— Нет, — подтвердил Сопровождающий. Сейчас он казался Проводнику совершенно чужим. — У нас больше нет ни ресурсов, ни времени. Не на «вас», а на них — тех, что не слышат, когда с ними говорят. Эта планета обречена, мы ей не поможем. Ты же знаешь, как ваши древние поступали с очагами инфекций? Устанавливали карантин, а когда выяснялось, что зараженных не вылечить, — просто запрещали им покидать эти резервации. Они не могли выйти и не могли никого заразить. В данном случае мы можем лишь поступить подобным образом. Разумеется, никакой насильственной изоляции не будет, — мы всего лишь тихо уйдем и уничтожим все следы нашего пребывания на этой планете.
— Вот как? Но ведь Экспериментальная Группа создавалась для того, чтобы понять, могут ли мои сопланетники научиться чему-либо у вас?
— Определенный потенциал у них есть, но… Мы обращались к ним неоднократно, последнее время практически напрямую. Кто, как не ты, надеялся на нашу книгу о человеке, попавшем на планету с первобытными человекообразными? Ты же прекрасно помнишь, чем она закончилась?
Как он мог забыть! Он сам и настоял, чтобы финал получился безнадежным и горьким. Те люди так ничего и не поняли — даже лучшие из них приняли пришельца за коварное, эгоистичное божество и гневно отвергли. А худшие — просто остались стадом свиней. Проводнику тяжело далась эта повесть, но, что и говорить, она была любимым детищем, которым он особенно гордился. Однако его сородичи остались безучастны.
— А вспомни роман «Приговоренные к жизни»? Или «Лес под миром»? Или…
— Достаточно напоминаний, — с усилием произнес Проводник. — Проект «Джейа-6» закрыт навсегда. Когда вы покинете планету?
— Корабли с членами нашей исследовательской группы стартуют с Джейа через несколько дней, — глаза Сопровождающего сухо блестели сквозь очки. — Если у тебя есть какие-то незавершенные дела, воспользуйся этим временем.
* * *
Наша планета, Джейа, подобна сотням других населенных планет, существующих во Вселенной. Джейа не так велика, но нас на ней много: разумных и, на первый взгляд, хорошо обучаемых существ. Мои гости объяснили мне, что они имеют в виду, говоря: «на первый взгляд». По их мнению, наш разум заканчивается ровно там, где наступает потребность — как у животных. Потребность в пище, территории, спаривании, власти, защите потомства. И этим мы отличаемся от них, теосийцев. У них над всем господствует разум — поэтому за миллион лет на их планете не было не только войн, но даже малейших конфликтов.
И это правда. Я ни разу не слышал, чтобы мой брат, похожий на меня, как отражение в зеркале, хоть раз повысил голос, замахнулся, швырнул какой-либо предмет…
У меня, все детство проведшем в специальном интернате для одаренных сирот, не было никого на свете. Только он — мой старший брат, единственная родная душа. Он воспитывался в другом интернате, но сколько я себя помнил, всегда присылал мне веселые, дружеские письма и открытки. Став постарше, брат приходил навещать меня так часто, как только мог. Когда же он достиг совершеннолетия, то взял меня под опеку, и я, наконец, распрощался с интернатом.
Повзрослев, я оценил его добрый, миролюбивый нрав; я замечал, как окружающие прислушиваются к его тихому, но внятному говору, как удается ему словами разрешить любой конфликт, найти общий язык с каждым собеседником, каждого расположить к себе. Я приписывал это его необыкновенному уму и высоким душевным качествам, и, кажется, большинство знакомых думало так же. Я пылко обожал брата, старался во всем ему подражать — без всякой зависти. Я презирал бы себя, если бы испытал хоть малейшее дурное чувство к этому человеку. На протяжении многих лет мы не сказали друг другу ни одного резкого слова. О, я мечтал быть его достойным, мечтал, чтобы он мной гордился!
Нравились ли брату мои книги? Он прочитывал их очень внимательно, задавал кучу вопросов — моя голова кружилась от радости: ведь самый главный в моей жизни человек интересуется моим творчеством! Что мне до равнодушных читателей и цензуры! Я видел, как мягко и одобрительно блестят его глаза сквозь очки, и был счастлив.