Очень скоро боцман Аким дал знать о новой беде, что взялась неизвестно откуда: оказалось, помпы могут работать только вполсилы из-за того, что очень изношены… Тем временем их шаткое положение превращалось в угрожающее: ветер крепчал, и, слушая, как поскрипывает палуба под ногами, Вечеслов все более убеждался, что прав он был, когда не желал «Карла» в русские доки вести!
— Да что же, мастеровые-то в Ревеле али слепые? — возмущался Аким. — Да и мы, ваша милость, корабль оглядывали сверху и донизу, а тут такое…
— Парус, парус! — вдруг громко закричал кто-то. Фрегат тяжело разворачивался, норовя повернуться бортом к волне, а впереди на грот-мачте беспомощной тряпкой заколыхался один из парусов. Как это могло случиться, ветер не настолько силен, чтобы срывать паруса?
— Убрать брамселя! — перекрывая шум, зычно приказал Вечеслов. Матросы, руководимые Захаром Натальиным, споро принялись за работу; всех, кто был не нужен на палубе, отправили к помпам под начало боцмана Акима.
— Симеон Иванович, Аким говорит, еще одна пробоина! — доложил внезапно появившийся снизу запыхавшийся Захар Натальин. — Небольшая. Прикажете попытаться заколотить?
Вечеслов не успел ответить.
— Откуда ж взялась еще одна? — удивлённо заговорил стоявший рядом с капитаном лейтенант Загорский и подозрительно уставился на Натальина. — Не путаешь ли чего? А то, может быть, корабль на якорь нанесло во время стоянки… — высказал предположение Загорский, наткнулся на взгляд командира, пожал плечами и умолк.
Вечеслов безнадёжно махнул рукой. Загорский был вполне заурядным, ленивым и недоученным младшим сынком из старинного дворянского рода — но он состоял в родстве с самим адмиралом Чичаговым. Чичагов и навязал капитану Вечеслову своего родича, дабы тот у Стального Симеона уму-разуму да воинской доблести поучился. Увы, на судне Загорский оказался до крайности бесполезен; был он туповат, трусоват, и — хуже того — ничему учиться вовсе не желал. По уму, самое большое, на что он был бы способен — выполнять обязанности денщика. В команде на Загорского смотрели, как на порожнее место, а и бывало, что обидно над ним глумились. Вечеслов по обязанности пресекал подобное безобразие, однако с грустью думал, насколько унтер-офицер Захар Натальин был бы уместнее помощником капитана, чем знатный адмиральский кузен.
— Это, разумеется, бывает — когда корабль на якорь наносит, — сухо промолвил Вечеслов. — Однако невозможным видится, что никто из команды того не приметил.
— Да-да, конечно же, — ничуть не смутился Загорский. — Но тогда… Каким же образом? Пробоины одна за другой, корабль руля не слушается, парус неведомо как сорвало, теперь вот еще помпы работать отказываются… Как мы из Ревеля выходили, всё, однако ж, в исправности было, — на его пухлощеком румяном лице было написано вежливое недоумение.
Натальин внимательно вглядывался в лица капитана и лейтенанта; Вечеслов подумал, что смышленый унтер, похоже, о чём-то начал догадываться. Стоит ли сказать вслух о своих подозрениях? Лейтенант Загорский труслив и глуп, может натворить чёрт-те чего по незнанию…
— Впереди, никак, полоса тумана, ваше высокородие, — произнес Натальин.
Вечеслов передал ему штурвал и прошел на бак. Ветер вдруг резко стих, стоило им войти в молочно-туманную дымку… Капитан стал прислушиваться: вместе с туманом наползла мертвая тишина, не слышно стало посвистывания ветра, плачущих чаячьих голосов — лишь равнодушно плескала волна о борт. Проходя мимо нактоуза, Вечеслов машинально бросил на него взгляд и остолбенел: стрелка компаса медленно и беспорядочно вращалась вокруг своей оси! Нактоуз был цел и невредим, непохоже, чтобы кто-то прикасался к нему; капитан еще раз внимательно осмотрел компас и безнадёжно огляделся кругом.
* * *
Им пришлось лечь в дрейф и соорудить плавучий якорь из парусины, но зато благодаря передышке и слабому ветру удалось заделать пробоины и заменить порванный парус. Корабль медленно дрейфовал против ветра, а вот куда их сносило, оставалось неизвестным — компас так и не действовал. Плохо было, что туман ничуть не рассеивался и буквально в двух шагах от судна ничего разглядеть не представлялось возможным.
Вечеслов уж не скрывал от себя самого, на какую мысль надоумил его старый цейхмейстер Еремеев, что первым высказал подозрения насчет злополучного корабля. Немного раньше капитану пришлось выдержать истерику Загорского, который подслушал беседу боцмана с Еремеевым про компас и ворвался к капитану, трясясь, будто в лихорадке.