— Кто распускает обо мне эти сплетни? — проговорил Филипп сквозь сжатые зубы и взглянул на отца в упор. Тот на мгновение смутился.
— Не всё ли равно, кто? Мадемуазель Софи, будучи весьма уязвленной твоим пренебрежением, однажды случайно, как она мне сказала, отправилась гулять в одиночестве и забрела в некую бухту, где и увидела тебя с неизвестной особой. Ну, а потом она рассказала всё матушке и сестре. Ты ведь их гость, они беспокоились о тебе! Мадемуазель Софи велела их лакею, так сказать, приглядывать иногда за тобой, ведь случись что, они чувствовали бы себя ужасно…
Если кто и чувствовал себя ужасно, так это Филипп: он не мог отделаться от мысли, что их встречи с Дорофеей, такие чистые и радостные, стали предметом сплетен и насмешек всего семейства Прилучиных и их прислуги.
— Не имею понятия, кто такова эта твоя особа, — продолжал отец, — но, несомненно, девушка пусть даже невысокого происхождения, но приличного поведения не станет проводить целые дни наедине с молодым человеком, прогуливаться с ним, просиживать часами на берегу и разъезжать по заливу на лодке! И не будь ты столь юн и неопытен, ты бы понял, что такие авантюристки только и ждут…
Отец говорил и говорил, а Филипп лежал, плотно прикрыв глаза, и ждал. Надо дать отцу выговориться, прочесть до конца все наставления и — главное — самому не вспылить.
— И доказательством намерений этой особы была та наглость, с которой она осмелилась беспокоить незнакомых людей, подсылать в порядочный дом посыльных с записочками, забывая, что это верх неприличия!
Филипп подскочил на постели.
— Что??
— Да-да, твоя chérie, должно быть, совсем помешалась, когда прислала сюда какого-то мальчишку с письмом. Да ещё этот наглец осмелился расспрашивать о твоём здоровье: да что сказал доктор, да пришёл ли ты в себя…
— Где это письмо? Дайте мне его сейчас, — резко сказал Филипп.
Отец рассмеялся.
— Уж не вообразил ли ты, что я буду служить почтовым голубем между тобой и этой девицей? Я порвал письмо в присутствии этого мальчишки и велел передать пославшей его особе, чтобы впредь не вздумала тебя беспокоить и напоминать о себе.
Филипп вскочил. Голова его кружилась, пол под ногами закачался, стены, казались, водили хоровод… Каково Дорофее было получить такую оскорбительную отповедь от его отца? Что она думает сейчас?
— Немедленно ляг! — приказал отец, подхватывая его под руку, но Филипп собрался с силами и вырвался. — Ты же слышал, что сказал доктор!
— Я сам знаю, что мне делать! — выкрикнул Филипп. — Как вы смели оскорбить незнакомую девушку лишь потому, что она беспокоится обо мне! Она… Она единственная, с кем я мог говорить по-настоящему, она лучше всех ваших разодетых кукол! Да вам всю жизнь нет дела до меня, лишь бы всё было прилично и пристойно! А эта девушка, она…
— Вы забываетесь, Филипп, — холодно произнёс отец по-французски. — Немедленно прекратите эту отвратительную истерику, выпейте лекарство и потрудитесь в следующий раз сохранять подобающий тон в беседе с отцом!
И он громко хлопнул дверью.
Филипп сжал руками лоб, мучительно пытаясь собраться с мыслями. Сколько он пролежал в бреду? Наверное, недолго. Если он пойдет сейчас туда, в бухту, — наверное, Дорофея ждёт его там!
Он оделся, каждую минуту опасаясь, что отец вернётся или пришлёт кого-нибудь сидеть с ним. Придётся бежать через окно — слава Богу, его комната на первом этаже и окно выходит в сад! Он выпил воды, переждал новый приступ головокружения и приставил стул к окну — перемахнуть через подоконник ему недостало бы сил.
К счастью, в саду никого не оказалось — все были на веранде, пили чай, лилась французская речь, сопровождаемая звонким смехом барышень Прилучиных… Кажется, у них были гости, вот и хорошо! Филипп отчаянно надеялся, что хватятся его не скоро.
Он шёл своею знакомой тропинкой, временами останавливался: у него кружилась и болела голова; казалось, сосны не стоят на месте, а водят вокруг него хоровод. Филипп не знал, какой нынче день — было прохладно, как осенью. Или может быть, это его бил озноб? Мучительно хотелось пить; он опустился на колени рядом с речушкой, погрузил в неё руки, напился и смочил гудящий лоб — а вот встать обратно на ноги оказалось не в пример труднее, и, когда он наконец, достиг бухты, то весь был покрыт холодным потом.
В бухте никого не было.
Филипп присел на их любимый камень и решил ждать. Всё здесь было таким знакомым, всё напоминало о Дорофее, даже море и ветер, казалось, пахли так же, как её волосы. Он воображал, что вот-вот увидит её; вот сейчас она появится из-за той сосны… Не могла же она решить, что он не хочет её видеть! Нет, она придёт, она обязательно придёт.