* * *
— Мадемуазель! Простите, мадемуазель! Вам дурно?
Мари с трудом открывает глаза. Она лежит на траве, от земли тянет холодом, вечереет — посетители сада Тюильри тянутся к выходу. Над ней озабоченно склоняется какой-то человек, по виду — сторож.
— Нужна ли вам помощь, мадемуазель? — повторяет он.
Мари пытается встать, ее начинает трясти от холода. Голова кружится; она трет лицо, пытаясь вспомнить, что происходило с ней…
— Уже поздно, мадемуазель, — извиняющимся тоном напоминает сторож. — Если вам нехорошо, позвольте…
— Да, будьте любезны позвать экипаж… — слабым голосом безучастно говорит Мари. Она пытается вспомнить что-то важное, что ни в коем случае нельзя забыть — и, уже направляясь на извозчике домой, вспоминает и счастливо улыбается: танец! Волшебный танец, которому ее научили таинственные существа! Ей все равно, что ее трясет, точно в лихорадке, лоб горит огнем, а руки и ноги невыносимо ноют — она наконец-то знает, как надо танцевать!
* * *
Отец и матушка настолько испуганы ее бегством и рады ее видеть, что даже не думают браниться. Отец покаянно бормочет: «Прости, дитя мое, я, вероятно, был с тобой груб и несдержан». Судя по сдвинутым бровям матушки и его смущенному виду, Мари догадывается, что отцу уже порядочно досталось от матери, которая прекрасно знала темперамент и нрав своего супруга. Но обиды Мари уже забыты; она счастлива, и ей только хочется теперь заснуть покрепче, а завтра — завтра она покажет наконец батюшке свой новый танец. Мари бросается в материнские объятия, бормоча извинения — но матушка замечает, что Мари дрожит от озноба, а руки ее — как лед, и немедленно ведет ее в спальню.
Мать растирает ей ноги и руки, приносит горячую грелку, поит ее теплым молоком. И уже закрывая глаза, Мари как наяву видит их — таинственных существ, показавших ей волшебный танец.
— Как… Как их зовут?.. — бессознательно шепчет она.
— Кого, моя милая? — откликается мать.
— Они танцуют в лунном свете. Они легкие, невесомые, точно часть воздуха… и похожи на людей, но только не люди… Еще они смеются и поют, так прекрасно, как мы никогда не смогли бы…
— Сильфы, может быть? Или эльфы… — задумчиво говорит матушка. — Вот странно, в детстве я слышала множество старых легенд от моей бабушки, да почти все позабыла. Жаль, что я совсем не рассказывала этих сказок вам с Полем… Где же ты их прочитала?
Но Мари уже спит, и счастливая улыбка не сходит с ее уст.
* * *
Мари останавливает перед огромным зеркалом в балетном зале и придирчиво оглядывает свой костюм: она собственными руками скроила и сшила легкую свободную юбку из белоснежного шифона — вроде тех, которые она видела на таинственных существах, сильфидах. Она будет танцевать в ней, будет такой же воздушной — больше никаких ярких красок и тяжелых платьев. Она будет невесомой. Мари поднимается на цыпочки и пытается повторить тот самый танец — однако так же хорошо не выходит. Оказывается, тут мало танцевать на цыпочках, она должна порхать, едва касаясь пола пальцами ног — тогда создастся подлинное ощущение невесомости. Но как же это сделать?!
Несколько часов она проводит в зале перед зеркалом. Ей ясно, что весь танец нужно проделывать не на полной стопе, а на пуантах, как г-жа Анджиолини… Однако техника у Анджиолини резкая, броская, эффектная, и она вскакивает на пуанты лишь временами. Мари же нужно совсем другое. И она снова и снова до изнурения пробует повторить движения сильфид, что танцевали вместе с нею в парке.
В носки своих балетных туфель она вложила пока то, что нашла — отрезки грубой кожи для обуви, обернутые ветошью. Стоять на кончиках пальцев ужасно больно и неудобно — не то, что тогда ночью в саду Тюильри! Ступни просто ломит, пальцы ног, кажется, стерлись уже в кровь, щиколотки немеют от непривычных движений… Но она должна, должна показать это отцу! Это ведь совсем не то, что было раньше. И она добьется этого парения, полета — и будет выглядеть при этом так, словно от нее не требуется ни малейших усилий.
Раздавшееся позади восклицание заставляет ее остановиться. Мари оборачивается и видит батюшку, который, оказывается, уже долгое время наблюдает за ней — и его глаза горят почти молитвенным экстазом. Отец наконец входит в зал, вернее, врывается и, в порыве восторга, точно влюбленный юнец, подхватывает ее на руки и кружит по залу.