Она взяла его под руку; оба повернулись, собираясь уходить. Я подошел к ним.
— Дуня, вы совсем меня не узнаете? Ваш муж рассказал, что вы в стесненных обстоятельствах, но я по-прежнему ваш друг, могу помочь. Не отказывайтесь, ради детей своих не отказывайтесь…
Она всмотрелась в меня; брови ее поднялись, и даже что-то вроде улыбки мелькнуло на изнеможенном лице.
— Барин, благодетель вы наш! Здоровы, слава Богу?
— Да-да, здоров, но не стоит сейчас обо мне, — затараторил я. — Послушайте, не впадайте в отчаяние: все поправимо. И работа, и жилье. Я помогу, я обязательно помогу.
Не стоит упоминать, как слезы выступили на Дуниных глазах; должно быть они с Василием настолько отвыкли от малейшего человеческого обращения, что казалась им невероятной моя речь — они слушали восторженно, но недоверчиво, точно какое-то сказочное заклинание.
— Тебе, Василий, сперва подлечиться надо, — говорил я. — Покажу тебя доктору знакомому, вылечишься, а там и снова работать пойдешь. А вы, Дуняша… — я потер лоб, припоминая, что там моя тетя давеча говорила на званном обеде. — Да! Моей тетушке, никак, прислуга нужна — горничная вроде, либо швея — вот я вас и порекомендую. Женщина она строгая, но добрая, зря не обидит.
Надо было видеть, как разом изменилось лицо бедной Дуни, как вспыхнули ее щеки, неистовой радостью и надеждой засветились глаза — так, что и сам я возрадовался вместе с ней.
— Барин, родненький наш… — залепетала она. — Да как же я вам… Да скажите тетушке вашей, я им любую работу… Да я ноженьки ихние мыть готова…
Тут я испугался, что она, пожалуй, прямо посреди улице бухнется передо мной на колени, и торопливо заверил, что сделаю все от меня зависящее: порекомендую ее тете, как честную и расторопную девушку. Потом, глядя в разрумянившиеся лица супругов, напомнил им, что скоро вечер и нужно было еще решить, где они с детьми проведут ночь. Сам я жил в то время в гостинице неподалеку от редакции газеты.
— Надо вам, друзья мои, устроиться покуда где-нибудь, денег я дам. А дальше — сочтемся.
И тут вновь на их лицах появилось одинаковое затравленное выражение, из-за чего оба они стали похожи на попавших в силки птиц. Не успел я задать вопрос, как Вася покачал головой.
— Дело тут такое, барин… Не пустят нас на ночлег нигде, паспорта у меня нет.
Н-да, только этого еще не доставало.
— Украли? — хмуро спросил я. — В полицию заявлял?
— Никак нет, не украли, сам отдал. Я намедни старого знакомого встретил — еще по «Афинам». Он там навроде какие-то темные делишки проворачивал: болтали, будто краденное у хозяйки прятал, так я сроду с ним общего дела не имел. А тут идет этот Кирька, весь такой расфранченный. Меня узнал, слово за слово, зашли мы это в кабак… — Василий потупился, Дуня лишь вздохнула, но ничего не сказала. — Так он меня напоил, и давай уговаривать паспорт мой ему одолжить на один день попользоваться — назавтра обещал вернуть, два рубля посулил. Ну я и отдал… А потом в тот кабак пришел, ждал-ждал, а Кирька-паскуда так и не явился, знамо дело. А в полицию как пойдешь? Бес его знает, что там этот Кирька успел по моему паспорту натворить?
— Да, наворотил ты дел. — Я тут же раскаялся в своем упреке: нехорошо это лежачего бить, к тому же в глаза Дуняши вновь вернулась смертная тоска.
Поразмышляв минуту, я понял, как мы можем поступить. Все это было хлопотно, но не безнадежно; притом, пойти в полицию в компании сотрудника «Ведомостей» означало совсем иное, чем неизвестный нищий оборванец, каковым стал Василий, просто явится с заявлением, что добровольно отдал вору Кирьке собственный паспорт.
— Завтра мы с тобой вместе пойдем в участок; я расскажу, что давно тебя знаю, что ты честный человек, а не жулик какой. Все остальное — тетушка, врач — все после, паспорт важнее. Да, вам еще и переночевать ведь где-то надо… — я полез в карман за кошельком.
— Барин, родной ты наш, — остановил меня Вася, — уж как я тебе благодарен… Мы вот к попадье пойдем попроситься, может и не прогонит, позволит хоть на пороге лечь. Зачем же тебе на нас тратиться? Ты и так…
— Еще чего! — возмущенно воскликнул я. — Сколько можно просить да унижаться? А ну, как она вас выставит? Ну уж нет! Ты, Василий, сегодня, считай, новую жизнь начинаешь. Хватит вам бедствовать!
В эту минуту я положительно ощущал себя ответственным за эту несчастную семью, точно был им родным отцом: мне показалась невыносимой мысль, что они снова пойдут к кому-то умолять о ночлеге, как о милости. Я дал Васе адрес частного ночлежного дома на углу 10-й Рождественской и Мытнинской улиц; я доподлинно знал, что там принимают и беспаспортных. Стоила ночевка всего лишь пять копеек с человека, к тому же ночлежники получали вечером горячую похлебку с хлебом, а утром пол фунта хлеба и чай. Еще я на всякий случай одолжил им денег — чтобы Дуня и Вася могли купить детям хорошей еды и доехать с ними до ночлежки на извозчике.