Я даже не надеялся, что он выполнит обещание, но он пришел… Я ощущал его шаги, слышал их всем существом и не верил. В тот день я впервые за много веков велел лесной тропе вести ко мне человека — мне было важно, чтобы Илюшка не заблудился. По собственной воле никто из смертных никогда меня не найдет, если только ему не помогут…
В комнату входит моя хозяйка. Она одета ярко и роскошно, как всегда: в белоснежной рубахе, алом, расшитым золотом сарафане, в ее косу вплетены жемчуга… Она высока и красива, и я, как обычно, любуюсь ею. И еще она очень добра, но не ко мне. Увидев Илюшку, она подхватывает его на руки и целует в лоб, в щеки… Я смотрю на них и пытаюсь представить, каково это — целовать живого человека?
Марья бросает на меня ненавидящий взгляд, ее огромные полуночные глаза сверкают бешенством. Она знает меня как никто — и все же не верит, что я не обижу Илюшку, а я не могу ей этого объяснить. Или верит, но слишком привыкла меня ненавидеть?
Она сует Илюшке свежих медовых пряников с начинкой из брусничного варенья, ласкает его, дарит ему собственноручно расшитую рубашку — я знаю, она полночи зашивала туда обереги. Зачем? В этом месте он в безопасности, вокруг лес и горы; ничто не случится здесь помимо моей воли. Если Илюшке что и угрожает, то только не здесь.
Когда Илюшка бежит играть в зеленую комнату, Марья пристально смотрит на меня темными глазами; они жгут, точно уголья. Она столько лет со мной рядом, за это время любая другая уже перестала бы ненавидеть, перестала бы что-либо чувствовать. Но не Марья.
— Оставь его в покое, Кащей. Хватит с тебя одной меня, игрушки бесправной.
Мы с ней словно каторжники, скованные одной цепью, и так длится уже много веков. Марья-поляница когда-то одолела меня в честном бою и заковала в цепи; быть бы мне ее рабом до конца дней, если бы не муж ее, Иван, доверчивый и жалостливый человек. Я обманул его безо всякого труда, уже тогда зная, что не уйду без нее…
Много красавиц побывало в моем дворце, многим я бросал под ноги золото и драгоценности, и редко кто мог устоять против несметных богатств. Но жизнь каждой из них была недолгой; они умирали среди великолепных чертогов, роскоши и довольства. Марья оказалась той самой, единственной, что несколько сотен лет прожила рядом со мной.
Я, не отрываясь, смотрю в ее пылающие глаза и гадаю, что поддерживает ее силы? Ненависть? Тогда, вероятно, ненависть у людей сильнее любви.
— Я не сделаю ему дурного, — говорю я Марье. — Он сам пожелал приходить ко мне.
— Что тебе нужно от сына человеческого? — шепчет Марья-поляница. — Зачем его приваживаешь, нелюдь?
Она любит Илюшку, как никого, и в то же время готова навсегда отказаться видеть его… Этого мне тоже не понять. Марья все ждет — и так уже много веков — своего Ивана-царевича, того, кто выпустил тогда меня из оков, того, кто давным-давно истлел в земле… Она и не догадывается, что это я убил его, и не ведает, сколько сотен лет прошло с тех пор. В моих хоромах время течет по-другому, и Марья остается молода и прекрасна. Но это только здесь, где моя сила питает ее, покуда она связана со мной. Вздумай я ее отпустить, выйдет она за пределы дворца Кащеева, и, чем дальше будет удаляться, тем больше время возьмет над ней власть, и доберется она к людям дряхлой согбенной старухой и испустит дух, не дожив до следующего дня…
А я опять останусь один.
Я смотрю на Марью и думаю, что она сделает, если раскроет мой обман. В мире людей она мертва уже давно, мертв и ее Иван, и все, кого она знала. А здесь она любит, ненавидит, и ждет. Я слышу из дальних комнат звонкий смех Илюшки; Марья, сверкнув еще раз глазами, уходит к нему. Илюшка зовет ее «тетка Марья» и считает моей женой.
***
Потом Илюша идет домой; его родители и не ведают, где и с кем их сын болтал, играл, забавлялся. Они — измученные нуждой и непосильным трудом малограмотные люди, они думают лишь о том, как выжить и прокормить большую семью. Илюшка возвращается из леса с полными туесками свежих ароматных грибов и сладких ягод — отец и мать рады этому и ни о чем не спрашивают. К тому же, сколько бы Илюша не пробыл у меня, домой он приходит всегда в одно и тоже время, задолго до заката. Я предлагал ему остаться погостить подольше, уверяю, что для родителей он все равно вернется вовремя, но он каждый раз решительно мотает головой.
— Тятьке помогать нужно, у него работы — пропасть. А я, дядь, старшой, я уж много чего умею.
Мне не понять, чем его притягивает скудная и тяжелая жизнь в родительском доме, и огорчает его уход. А вот Марья, наоборот, вспыхивает при этих словах, любуется им гордо и нежно. Как же она отпускает Илюшу, ведь это единственное существо, которое она любит? Мы стоим рядом и видим, как он удаляется, уходит от нас по тропинке, которая приведет его прямо к дому. Марья смахивает было слезу, но тут же искоса взглядывает на меня и гордо выпрямляется. Она терпеть не может показывать при мне свою слабость.