Само собой, точка зрения Стаблфилда популярностью не пользовалась. В ней, возможно, присутствовала логика, и Стаблфилд имел на нее моральное право – поскольку и сам был пропавшим без вести, – но разделяли ее немногие.
Даже летом 2001 года на бамперах автомобилей встречались наклейки с призывом «Верните домой без вести пропавших!». Конгресс все еще осаждали родственники без вести пропавших и активисты-пацифисты, в Интернете копились биты информации – шум вокруг пропавших без вести не утихал, хватало и душераздирающих рыданий, и шовинистической истерии типа «не опозорим отечества». К августу 2001 года 1966 американцев, воевавших во Вьетнаме, все еще числились пропавшими без вести, и вопрос стоял по-прежнему остро, хотя с 1992-го, когда была создана Совместная комиссия по делам военнопленных и пропавших без вести, были прочесаны все места боевых действий в Юго-Восточной Азии. Отряды военных судмедэкспертов и штатских археологов искали кости, зубы, личные знаки, школьные кольца, обрывки писем и так далее, и хотя там уже как следует порылись предприимчивые местные жители, иногда удавалось наткнуться на человеческие останки или личные вещи. В конце концов вопли убитых горем родственников и профессиональных патриотов слегка поутихли.
И вдруг из небытия, как черт из табакерки, выскочил капитан Дерн В. Фоли, путешествовавший инкогнито с партией наркотиков на кругленькую сумму. Бах-тарарах! И на аккуратно сложенном флаге появилась складочка – складочка, которую полковнику Пэтту Томасу и Мэйфлауэру Кэботу Фицджеральду было поручено разгладить.
С одной стороны, появление Дерна Фоли могло пробудить в родственниках новые – и, вне всякого сомнения, напрасные – надежды на то, что милые их сердцу, но давно пропавшие близкие живы. (Порой ползли слухи, что американских военнопленных видели где-нибудь в исправительно-трудовых лагерях на территориях от Ханоя до Москвы.) С другой же стороны, арест капитана Фоли бросал тень на всех, кто имел к Фоли отношение; он, как гриф-стервятник, застил солнце и коршуну, и горлице. Гриф оказался настолько мерзким, а его помет – настолько зловонным, что вопрос о его возможном уничтожении обсуждался всеми, кому платят за обсуждение подобных вопросов.
Но грифы редко летают в одиночку. А еще грифы так же, как певчие птички-невелички, откладывают яйца. Где же сообщники Дерна Фоли? Откуда он получал товар? Как долго этим занимался? Куда подевались остальные члены экипажа с того сбитого В-52? В чем еще Фоли мог быть замешан, что он знает такого, что могло бы замарать царственное гнездо американского орла?
Фоли отказывался отвечать на эти вопросы. Фоли отказывался отвечать буквально на все вопросы, которые ему задавали. Единственный значимый ответ, который он дал, только еще больше все осложнил.
– Никак в толк не возьму, – раздраженно воскликнул полковник Томас. – Война закончилась, вы были абсолютно здоровы, в плену вас не держали, так что же побудило вас остаться в этой сраной дыре? Наркотики? Легкая добыча? Коммунистический режим? Или еще что?
Дерн посмотрел полковнику в глаза, вяло улыбнулся своей обычной, чуть отрешенной улыбкой, которая и на улыбку-то не походила, и сказал:
– А что, если я просто одной сраной дыре предпочел другую?
Вот так так! Хорошенькое дельце! Не дай бог репортеры пронюхают. Пропавший без вести предпочел остаться «пропавшим». Американский герой, отвергший Америку. И не отрицающий, что, возможно, есть и другие такие же. Запахло жареным – наверное, омлетом из яиц того же вонючего грифа.
Неудивительно, что при подобных обстоятельствах сестрам Фоли наказали никому о появлении Дерна не рассказывать и повторили это неоднократно, с различными интонациями. Что же касается общественности – а общественность уже успела забыть о случившемся, – то ей сообщили, что наркокурьер, арестованный на Гуаме, оказался именно тем, кем и назвался, а именно – французским миссионером отцом Арно Городишем. В обозримом будущем любую информацию, свидетельствующую об обратном, предполагалось решительно опровергать, а с ее источниками не менее решительно разбираться. Но кто, кроме Бутси и Пру, мог предоставить подобную информацию? Друзей у Дерна всегда было немного, оба его родителя утонули, катаясь на яхте, вскоре после того, как он поступил в военно-воздушные силы.
Через два дня сестры садились в самолет «Аляска эр-лайнс» до Сиэтла в состоянии, близком к шоковому. Потрясение от того, что Дерн жив (были и такие, кто полагал, что сестры Фоли так никогда и не вышли замуж по причине глубокой привязанности к исчезнувшему брату), усугублялось ситуацией, в которой он оказался, и вполне конкретными угрозами правительственных органов.
Бутси хотя и твердила, что все закончится хорошо, находилась в таком состоянии, что стюардессе пришлось самой застегнуть на ней ремень безопасности, а ведь Бут-си выросла в семье авиаторов! Пру, смущенная поведением сестры и подозревавшая, что за ними наблюдает очередной подручный Фицджеральда, погрузилась в «Сан-Франциско кроникл», прикрывшись газетным полотнищем, как маской. «Чернила – кровь языка, – говорил Стаблфилд, объясняя, почему предпочитает экрану печатное слово. – Бумага – его плоть». Пру сделала себе лицо-газету. Насупленные брови были как кроссворды, моргающие глаза – результаты бейсбольных матчей. В нее можно было хоть рыбу заворачивать.
Где-то в середине «Кроникл», близ рта маски, она наткнулась на коротенькую заметку о том, как поезд, в котором ехал цирк, сошел с рельсов в горах Орегона где-то между Сан-Франциско и Портлендом. Серьезно никто не пострадал, но пропало несколько животных.
Самым разумным было уничтожить капитана Фоли. И полковник Томас, и сотрудник оперотдела Фицджеральд знали, как организовать ему «сердечный приступ» в камере. Администрация к прекращению дела до суда отнеслась бы спокойно.
Разумеется, можно было просто изобразить Фоли про-марксистски настроенным дезертиром и добиться, чтобы его приговорили к смертной казни или пожизненному заключению. Однако в таком случае суда было не миновать, а кто знает, что бы он наговорил на заседаниях или же – в случае закрытого слушания – другим обитателям тюрьмы, или же репортерам, назначенным освещать его казнь. Аналогичные проблемы возникли бы, если бы против него выдвинули обвинения в контрабанде наркотиков, чем он, собственно, и занимался. Впрочем, особого значения то, что может сказать Фоли, не имело. И публика, и официальная пресса вряд ли приняли бы всерьез лживые заявления наркодилера-дезертира-предателя.
Однако за какую банку с вареньем ни возьмись, в каждой барахтались, потирая лапки и шевеля крылышками, мухи в лице майора Марса Альберта Стаблфилда и первого лейтенанта Дики Ли Голдуайра. И по совокупности причин нельзя было принимать никакие серьезные меры по отношению к Фоли до тех пор, пока не установлены местопребывание, нынешнее состояние и степень соучастия этих двух пропавших без вести.
Расставаясь, полковник Томас и сотрудник оперотдела Фицджеральд (обычно называемый Мэйфлауэром) договорились приложить максимум усилий для того, чтобы уничтожение произошло как можно быстрее.
– Да, кстати, – сказал Мэйфлауэр, когда они покидали здание, – детям вашей сестры вчера в цирке понравилось?
– Даже очень. Они были в полном восторге. Одно плохо – клоун напился и завалил номер со зверями.
По узким губам Мэйфлауэра скользнула понимающая улыбка. Наклонившись к полковнику, он шепнул, сверкнув слишком уж безукоризненными зубами:
– Никакой это был не клоун. Это была лесбуха.
Тук-тук!
– Кто там?
Ответа не последовало. Деревня ужинала, и Дики слышал только шелест бамбуковой рощи в полумраке.
Тук-тук!
– Саббайи дзи? Саббайи дзи? Кто там?
И снова нет ответа. Дики разумно предположил, что, если даже Фоли и сдал их, властей пока ждать рано. И тем не менее насторожился. Дики стоял на коврике посреди своей хижины совершенно голый – он только что помылся и постирал одежду в ручье. До того как раздался стук, он искал чистые шорты – обычное его одеяние в Фань-Нань-Нане.