Сегодня, стало быть, Первое мая?.. Великий пролетарский праздник, день трудящихся всего мира! Всегда встречал он этот день на людях, среди празднично настроенных товарищей по работе. Даже в Моабите и в австрийском концлагере товарищи были тут же, рядом.
Сейчас он остался один.
Один? Нет. Ведь с ним были его верные друзья-воспоминания!
Герт был строг и придирчив к ним. Нельзя вспоминать все подряд. Нельзя допускать в тюремную камеру расслабляющие, печальные воспоминания. Их надо держать под спудом, где-нибудь на самом дне души.
Вот почему, думая о жене, Герт не позволял себе представлять ее такой, какой видел на последнем свидании в Моабите. Он перескакивал через это воспоминание. Он воображал жену молодой и веселой, без мучившего его выражения тоски и усталости на лице.
Он любил вспоминать их первую совместную маевку. Тогда Марта, тоненькая девушка с кроткими, удивленными глазами, была еще его невестой. Участники заводского хора едва-едва поместились в одном грузовике. Ехать пришлось стоя, держа друг друга за плечи, чтобы не вывалиться на поворотах, и оттого получалось, что все едут, обнявшись. Всю дорогу они распевали задорную и веселую русскую песенку, только что разученную ими: "Вставай, вставай, кудрявая, на встречу дня". А день был такой безмятежно-ласковый, ясный и солнечный, что отблеск его достигал даже сюда, в эту тесную тюремную камеру...
А вот еще воспоминание, к которому Герт прибегал в беде. Он видит себя стоящим посреди ярко освещенного, наполненного рабочими и их женами цеха. Тщательно отутюженный Мартой пиджак, - Герт надевает его только по воскресеньям, - режет ему подмышками, и он боится повернуться в ту сторону, где сидит Марта. То и дело раздаются аплодисменты, затем звуки марша. Победа! Победа! Кончилась большая забастовка, в которой Герт (один из ее руководителей) проявил, по словам ораторов, "замечательную настойчивость, мужество и выдержку".
Из-за стола президиума поднимается коренастый, плечистый человек. Отложной воротник рубашки придает его открытому лицу еще более доброе и веселое выражение. "Спасибо, товарищ Ганс!" - говорит он и перегибается через стол, чтобы пожать Герту руку. Пальцы у него настоящие клещи, а на ладони ощущаются затвердения, по которым, даже не зная биографии Тельмана, можно догадаться, что в прошлом он был рабочим-металлистом.
"Эрнст Тельман поблагодарил меня и пожал мне руку!" Эту фразу заключенный повторяет много раз, поворачивая и так и этак, вдумываясь в ее смысл до тех пор, пока боль не отходит куда-то далеко и голова не делается легкой и ясной, как всегда.
Что ни говори, он, Герт, счастливый человек. Тельман пожал ему руку. Мало того: он видел самого Сталина, великого Сталина, друга и защитника всех угнетенных, стоявшего на трибуне в своей солдатской шинели и доброй отцовской улыбкой отвечавшего на восторженные приветствия проходивших мимо демонстрантов.
- Сталин! Сталин! Я вижу Сталина! Вот там - Сталин! - кричал малыш в самое ухо Герту и указывал ручонкой направо, в сторону мавзолея, хотя все, кто был на площади, смотрели только туда.
И снова - в который уже раз! - перед закрытыми глазами Ганса Герта, немецкого коммуниста, встает Красная площадь. Кругом колышутся знамена и портреты деятелей советского государства. Рядом широко шагают рабочие химического завода. А на плече, крепко держась за волосы Герта, подпрыгивает русский мальчик Хлебушко...
- Хлебушко! Хлебушко! На помощь, Хлебушко! - запекшимися губами шепчет заключенный, лежа навзничь на тюремной койке...
Гвардии капитан Глеб Васильев приблизился к Герту за это время еще на сорок или пятьдесят километров.
Передний край проходил сейчас через маленький придунайский городок Тулльн, расположенный к западу от Вены. Гитлеровцы дрались уже без всякой надежды на победу, но с удесятеренной мстительной злобой. Стоя обеими ногами в могиле, пытались по-прежнему убивать, лишь бы чувствовать себя живыми.
Берег Дуная был изрыт укреплениями. Фашистские снайперы прятались в камышах. А в ночь под Первое мая вблизи огневой позиции гвардии капитана Васильева сброшено было пять парашютистов. Одного из них удалось захватить живым, и Васильев допросил его сам, прежде чем отправить в штабарм.
Выяснилось, что на западной окраине Тулльна дрались сведенные в роту ортляйтеры, окружные начальники, которых готовили для Остланда и других оккупированных областей. Кроме того, были курсанты венского училища унтер-офицеров и пилоты.
- Ортляйтеры... Это хорошо, - задумчиво сказал Васильев.
Сидевший с ним рядом гвардии лейтенант Хохлов кивнул. Не было больше у фашистской Германии оккупированных областей, - недоучившимися кандидатами в губернаторы подпирали фронт.
- Спешенные пилоты - тоже неплохо, - улыбаясь, заметил лейтенант. И это было понятно. Враг агонизировал. Врагу не хватало воздуха. Всюду на аэродромах, мимо которых проходили советские войска, валялись разбитые фашистские самолеты, а воздушная гвардия Гитлера - пилоты сражались в пешем строю, как кроты зарываясь в землю.
- А черноголовцы есть? - помолчав, спросил Васильев.
- Битте? - переспросил пленный, искательно вытянув шею и подавшись вперед со стула. Тощее лицо его лоснилось от пота. Он не все понимал, что говорил Васильев, но старался отвечать кратко и точно, как учили в военном училище. Он очень боялся, что его расстреляют.
- Ну, эсэсовцы... Дивизия "Мертвая голова" - "Тотенкопф"...
- А, "Тотенкопф", "Тотенкопф", - заторопился пленный.
Да, подразделения дивизии СС "Тотенкопф" до последнего времени сражались под Тулльном. Несколько дней назад их стали оттягивать в глубь обороны.
- Куда?
- Поговаривали о реке Энс... Это южный приток Дуная. Пересекает коммуникации...
- Знаю...
Васильев приказал увести пленного.
- Город Энск... Станция Энская... Теперь еще какая-то река Энс, - пошутил Хохлов. - А придем к ней, самая обычная река окажется - коричневая, холодная, мутная...
Он увидел по лицу своего начальника, что тот не расположен шутить, и переменил разговор.
- Встречались с этой "Тотенкопф", товарищ гвардии капитан?
- Как же!
- А где?
- Впервые под Харьковом, в 1943 году. Начинал там войну...
- То-то смотрю, всегда ею интересуетесь.
- Хочется словечком переброситься.
- Перебросились уже не раз... Помните, под Ортом видели с вами эту эмблему на трупах - череп и кости? Потом под Веной, в Манке...
- Мне, знаешь, хочется так повстречаться, чтобы несколькими залпами все наше знакомство прикончить!
- Это бы хорошо.
- А теперь их черт зачем-то на Энс унес.
- Может, новый рубеж будет на Энсе? - предположил гвардии лейтенант.
Васильев нагнулся над картой.
- Или важный секретный объект защищают? - продолжал гвардии лейтенант, с любопытством приглядываясь к голубенькой змейке, которая, делая резкие зигзаги, подбиралась с юга к Дунаю.
Осторожно, синим карандашом, Васильев вынес на карту две буквы - "МГ". Потом подумал и вывел рядом знак вопроса: сведения, сообщенные пленным парашютистом, были не проверены.
- Рубеж там или объект, - сказал он рассудительно, - а надо нам с тобой поспешать на Энс. Уж я сразу угадываю: где эта "Мертвая голова" появилась, там самая главная фашистская мерзость, там самое гнездо змей и есть...
В тюремном госпитале Герт имел возможность обдумать свое положение.