После приезда профессора М. П. Никитина, подробно обсудившего вместе с Иваном Петровичем тревожившую его нервную симптоматику, больной успокоился и вскоре уснул.
Потом уже выяснилось, что и здесь, в этом последнем своем наблюдении, Иван Петрович был прав. Вскрытие действительно показало у него наличие отека коры.
Когда через два часа больной проснулся, для всех стало ясно, что мы его потеряли».
Воспоминания А. Д. Сперанского
«...Он, возбужденный, потребовал к себе невропатолога, чтобы вместе с ним разобраться в характере мозговых расстройств. Невропатолог дал удовлетворяющее Ивана Петровича объяснение, и после впрыскивания морфия он, успокоившись, заснул и через несколько часов умер».
Воспоминания М. К. Петровой
После написанного крупными печатными буквами слова «ШТУКАТУРКА» следовало:
«Время шло, а печаль наша не уменьшалась, хотя Иван Петрович и бодрился. После кончины Всеволода он чувствовал себя настолько плохо, что решил на рождественские праздники уехать в Колтуши только со мной, чтобы спокойно отдохнуть в полной тишине, вдали от всяких посещений и разговоров.
Погода стояла на редкость прекрасная: полнейшая тишина, небольшие морозы, ясные, солнечные дни. Особенно хороши были вечера: тихие, лунные, полные какого-то таинственного очарования.
Перед тем, как ложиться спать, мы выходили погулять по дорожкам сада, которые специально для Ивана Петровича расчищались от глубокого снега. Вот один раз идем мы. Кругом ни души. Я и говорю Ивану Петровичу:
В небесах торжественно и чудно,
Спит земля в сиянье голубом.
— Да, нет ничего лучше картин природы, — ответил он. — Они всегда успокоительно действуют на мою душу.
Пребывание в Колтушах ознаменовалось следующим событием.
Сидим мы однажды в его любимой стеклянной комнате за столом, который стоял посередине. Иван Петрович дочитывал какую-то статью, я же раскладывала пасьянс.
Перед обедом мы всегда гуляли. Вот я и говорю:
— Я готова, а тебе пора одеваться, иначе мы опоздаем к обеду. Здесь, как везде и всегда, строго соблюдалось распределение времени.
Иван Петрович бросил статью и только что успел выйти в соседнюю комнату, как раздался страшный грохот и треск. Огромный кусок штукатурки обвалился на то кресло, на котором только что сидел Иван Петрович, нисколько не задев при этом меня!
Иван Петрович спокойно поцеловал меня, заметив:
— Как всегда, ты моя охрана. Ну идем же скорее гулять.
Целый день ушел на охи и вздохи и на уборку помещения. Через два дня после этого происшествия мы с Иваном Петровичем благополучно отбыли в город».
Воспоминания С. И. Павловой (под редакцией В. С. Галкина)
Наслюнявив древний химический карандаш, Нечипоренко вывел теми же печатными буквами слово «АВТОМОБИЛЬ».
«Павлов любил точность необычайно. Он не только вставал утром и ложился вечером по часам, но также в точное время всегда садился за стол, по минутам начинал и кончал любое заседание, принимал гостей и т. д. Пятого мая ровно в 3 часа дня Иван Петрович обычно переезжал из пыльного города в Колтуши (Куракин, цит. по Сергееву). Один только раз — в последнее лето его жизни — переезд произошел с опозданием. Иван Петрович вышел из подъезда с часами в руках, но машины не было. Минуты медленно текли.
— Я не виноват, — оправдывался перед своими Павлов, — это у шофера что-то стряслось.
В этот день переезд состоялся в 3 часа 30 минут».
«Начало его простуде (которая постепенно привела к воспалению легких) тоже было положено более ранней поездкой в Колтуши в феврале 1936 года. Была метель. Ударил мороз. Писатель С. Воронин так описывает эту поездку: „Может, надо было остаться в Колтушах, но потянуло домой, и он решил поехать. Тем более что элегантный «линкольн» стоял у подъезда. Холодно было в машине: в то время не было обогревательного устройства, да и пальто было легкое. И ноги в ботинках. Тоже потеплее бы надо... И все бы ничего. Но в пути машина встала, забарахлил мотор. Иван Петрович посидел немного. Постучал ногу об ногу. Вышел. Метелило вовсю.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал он шоферу, — а то что-то озяб, — и пошел, чтобы согреться, быстрой ходьбой.
Но ветер продувал насквозь. Павлов прикрывал грудь руками, но это была слабая защита. В ботинки набивался снег, и ноги мерзли. Он все чаще оглядывался назад, но машины не было. И, как на грех, не было автобуса ни в ту, ни в другую сторону. Ветер налетал то спереди, то сбоку. Поземка юлила в ногах. И он уже перестал выгребать пальцем из ботинок снег Наконец позади показались огни идущей машины... «Линкольн». Он сел. Накинул на ноги плед.
— Озябли, Иван Петрович? — встревоженно спросил шофер.
— Ничего, ничего... Попью чайку горячего, и все пройдет. Согреюсь... " К огромному нашему сожалению, не прошло. Павлов серьезно заболел, хотя вначале его болезнь выглядела как некоторое недомогание. 27 февраля 1936 года он скончался у себя на квартире, на Васильевском острове»
«Закон парности случаев, — писал красным фломастером исторический консультант. — Сначала погибает после операции сын Павлова Всеволод, потом умирает от пневмонии Павлов. Сначала умирает Максим Пешков, сын Горького (оставили пьяного на улице спать, промерз, простудился), потом от пневмонии умирает Горький. Обоих лечил Плетнев, обвиненный в отравлении Горького и расстрелянный».
«Всей правды мы не узнаем никогда». А. П. Чехов
«24 и 25 февраля академик чувствовал себя лучше, — писал Нечипоренко то ли от себя, то ли списывая с неведомого источника, — он играл в карты, общался с внучками, обещался вскорости расцеловать их не единожды; сын Владимир Иванович с женой Татьяной Николаевной и находившимся при больном доктором Галкиным, бывшим в семье почти что своим человеком, обрадованные улучшением, отправились в театр слушать оперу. Владимира Ивановича вызвали домой со второго действия „Хованщины". Ивану Петровичу было совсем плохо, состояние его резко ухудшилось.
Был ли в квартире черный ход? Я так и вижу, как открывается дверь черного хода, входит некто в белом халате, говорит дежурному врачу (был ли дежурный врач? кто дежурил в этот вечер?) и медбрату: „Здравствуйте, коллеги". Внучки спят, задремала возле них бабушка. Задремал и больной. Вошедший — лица его мы не видим — входит в гостиную с камином, где рояль сдвинут в угол, а посередине комнаты стоит кровать больного; что он делает? что у него в руках? лекарство? шприц?»
Урусов сидел наедине с текстом, упакованный в сонную тишину жаркого дачного дня. Слышен был шум ручья, подобный шуму в ушах. Внезапно ощутил он, что кто-то подходит к нему сзади, ужас сковал его, он представил себя старым, больным, беспомощным, спящим, Урусов не мог пошевельнуться, как в страшном сне. Наконец, преодолев чудовищное оцепенение, окаменелость, кататонию, обернулся он с воплем и увидел Нечипоренко.
— Вот-вот, — покачал головою исторический консультант, — вот так, бы-вало, и я, начитаюсь исторических фактов, а потом из каждого угла ужасы последние мерещатся, не хочешь, да возопишь. Ну что, дочитали?
— Д-дочитал, — отвечал Урусов, — В моем романе все не так.
— Роман и есть роман. Пошли в пляжный ресторанчик.
— Вы уверены, что в квартире дома с мемориальными досками, именуемого горожанами «Саркофаг», был черный ход?