— Звонил Сараджев. Хочет посоветоваться. Как режиссер с режиссером.
— Глупости, каждый свои профессиональные проблемы решает сам. К тому же мы из разных стилистических слоев. Он из тех, которые классику трактуют на новый лад; у него один из персонажей «Трех сестер» живет с тремя сестрами и носит баки а-ля Пушкин; прием простенький, а какие коллизии! Все реплики меняются не сходя с места. Мастер постмодерна.
— То-то от каждого его киногероя мутит, а от фильма в целом тошнит, глядишь, глядишь, никак не проблюешься, — подала реплику Катриона, сидящая на дереве неподалеку.
— Опять это создание, — поморщился режиссер. — Что ты смыслишь в кинематографе, навязчивая полунимфетка? У тебя есть любимые фильмы? Или любимые актеры? Ну, хотя бы любимые герои экрана?
— Мои любимые герои экрана — Рак-отшельник и Актиния. Из сериала «Очевидец».
— Не видал. До чего ты все-таки противная девчонка. Антиамулет. Нетаинственная, без изюминки. В женственности — ты ведь женского пола? — скажу я тебе, а ты запиши и читай на ночь постоянно вместо «Острова сокровищ», в женственности должна быть червоточинка, гнильца, порча, душок, как в сыре «рокфор».
— Стало быть, недостаток мой в том, что я не воняю?
— Вы спрашивали, — встрял помреж, — не звонил ли кто?
— Ты сказал: Сараджев.
— Еще наш сценарист, наш автор экранизируемого романа и наш исторический консультант.
— По очереди?
— Нет, вместе.
— Объединились против меня, — медленно произнес режиссер, — вот оно, началось. Чего они хотят?
— Они едут сюда обсуждать концепцию.
— Надо было сказать: я пропал, исчез, меня тут нет, я укатил в Хельсинки, свалил на дальний кордон к знакомому леснику, в сауне испарился, с любовницей на винтокрыле упорхнул, помер! Я ничего обсуждать не могу, не хочу, наконец, не желаю! Все уж обсудили. Ладно, хрен с ними, езжай в Дом отдыха кинематографистов, встречай их, подпои маленько, потом и я появлюсь.
Помреж аннулировался, режиссер выматерился, схватившись за голову.
— Вы же знаете, что я здесь, — сказала Катриона, — что же вы лаетесь ключевыми словами? Ботало-то придержите.
— А ну прочь отсюда, вали быстро, мерзкая пташка! Ежели ты на дереве, ты птица, а что должна делать птица? Что она умеет то есть? Летать и гадить с высоты. Кыш! Улетай.
— Есть птицы, — неспешно вымолвила Катриона, слезая с дерева, — которые могут стоять в горячей воде и умеют пить кипяток.
— Нет таких птиц.
— Есть! Вид фламинго. Показывали в «Очевидце».
— Ты ничего не путаешь? Твое любимое кино не называется ли «Соглядатай»?
Катриона скрылась в кустах, где прятала свой велосипед, на котором и покатила в Репино к Дому кинематографистов. Чем дальше отъезжала она от Виллы Рено, тем покойнее ей становилось, безотчетная тревога покидала ее, волшебство развеивалось, притяжение ослабевало.
Солнце пригревало вовсю, жара, безветрие, воцаряющееся пекло; как она и рассчитывала, режиссер с собеседниками отправились выяснять отношения на пляж, где можно было искупаться, освежиться; незаметно расположившись за перевернутыми на песке лодками неподалеку от собеседников, она подслушивала и загорала, не любя, как ни странно, ни того ни другого. Но они были захватчики, оккупанты ее каскада, а она партизанка: отступать было некуда.
Безгласный помреж расстелил на песке махровое полотенце, на которое режиссер картинно вывалил содержимое бирюзового полиэтиленового мешка — коралловых раков.
— Вот мы им сейчас лапушки заломаем, — режиссер разрабатывал рака, подавая всем пример, — раковые шейки сгрымзаем. А усы-то, усы-то, вылитый Сальвадор Дали! Я у него в гостях бывал. Вот мы сами с усами, а таких усищ и у нас нет.
Помреж откупорил пиво, пена захлобыстала, как из огнетушителя, окатив сценариста, полотенце, закуску.
— По усам текло, — отряхивался сценарист, — а в рот не попало. По-моему, их усы напоминают тараканьи. Кстати, говорят, Корней Чуковский под видом тараканища вывел Иосифа Виссарионовича, отца народов, тот тоже был усатый.
— Врут, побоялся бы, — возразил исторический консультант.
Режиссер повелел помрежу охладить пиво, опустив бутылки в воду похолоднее в конце каменной косы.
— Чуковский, — заметил исторический консультант, — надо полагать, на этой косе сиживал, а в ее малых бухточках тоже прохладительное охлаждал, ситро, например. У него в Куоккале дача имелась.