— Кто-то два дня спускает пруды! — кричал старший.
— Он разбирает нижнюю перемычку! — вторил младший.
— Он или они!
— Вода уходит!
— Мы хотели его выследить!
— Он неуловим!
— Мы с мамой уже дважды закладывали перемычку снова!
— Папа завтра приедет, он тоже согласен нам помочь!
— Мы думаем, он ходит ночью!
— Мы следили до часа ночи, потом мама загнала нас спать!
— Может, он и флигель поджигал?
Прошлой осенью к вечеру братья, жившие на даче неподалеку от Виллы Рено, прибежали к смотревшей телевизор маменьке, крича, что рядом стреляют, что там гудит и гарью пахнет. Выбежали на улицу, кинулись на шум: флигель горел, стекла лопались с треском, подобным треску пальбы. Мать Шлиманов вызвала пожарных, разворотивших своими ледорубами угол флигеля. В ту же осень внизу у залива сожгли дачу кондитера Беранже (как многие считали — дачу Фаберже). Поговаривали, что новые русские нанимают бомжей для поджога старых домов: участок без дома стоил намного дешевле.
— Может, он этой ночью его опять подожжет, а пруды спустит, чтобы погасить не смогли?
— Успокойтесь, мальчики, я его ночью отслежу.
— А если их там целая гопа? Прошлой осенью не только бомжи по старым заброшенным дачам тусовались, наркоманы тоже.
— И сатанисты с татуировками.
— И уголовники, — добавил старший.
— Ты одна не ходи, убьют.
— Как же одна? Я с собаками.
— Он пруды спускает, березы на берегу четвертого пруда валит, в пруд кидает, портит все.
— Сволочь.
— Отморозок.
— Варвар проклятый.
— Мальчики, договорились: вечером к четвертому пруду не ходите. Мы с тремя овчарками до утра отдежурим, а днем встретимся, расскажу, что видела. Если придет, мои собачки его шуганут, больше не сунется. Вы сегодня копали? — спросила она, чтобы братья успокоились.
С просветлевшими лицами Шлиманы вытащили из рюкзаков по кирпичу начала века, на каждом кирпиче красовалось клеймо с фамилией владельца кирпичного завода. Дав Катрионе полюбоваться кирпичами, старший достал деревянную куклу с кудрями из пакли.
— Странная игрушка.
Деревянную куклу делали немецкие военнопленные, строившие в погранзоне дома, для дочери командовавшего ими майора. «Киндер, киндер!» — приговаривали немцы, а трехлетняя майорова дочурка била куклу головой об стенку, повторяя: «Гитлер капут!» Немцы смеялись.
Наконец младший достал последний трофей — погнутую со вмятинами древнюю юлу, которая, как ни странно, запускалась и пела. Старший принес из полуразрушенного домика спасателей кусок фанеры и запустил выводящую один звенящий томительный звук игрушку. В молчании слушали они втроем голос волчка.
Вечером, когда стемнело, Катриона надела прорезиненный черный комбинезон, привезенный матерью из Германии.
— Что это ты так вырядилась? — спросил отец.
Катриона надвинула на лоб джинсовую панаму.
— Погуляем подольше. По болотцам. Меня не ждите, ложитесь, я взяла ключ.
Собаки трепетали, натягивали сворки. Калитка брякнула.
— Мать, найди ты ей жениха, — сказал отец.
— Женихов у нее полно, выбрать не может.
— Для чего плащ-палатку взяла? Может, у нее свидание в лесочке?
— Теперь все иначе, таких свиданий не бывает.
Катриона лежала на плащ-палатке за кустом неподалеку от последней запруды, над которой когда-то красовалась киношная бутафорская арка с солнечными часами. Собаки лежали рядом после двух команд молодой хозяйки: «Рядом!» и «Лежать!» Одна глухо зарычала, Катриона дала ей кулачком в лоб: «Тихо!» Но и собаки, и хозяйка уже слышали шаги.
Начинало светать, маячил огромный полнолунный диск, нитонисёшный неурочный час, ни одной машины на шоссе, никаких голосов с пляжа или с горы, только тихий ручейный плеск.
Человек шел тяжело, хрупая по веткам бурелома, бормоча под нос, иногда останавливаясь побулькать. «Из горла пьет. Если пьет, значит, не наркоман. Уже легче. Только бы собачки не переборщили, они пьяных не любят. Пьет, идет один: удача. Ну, давай разбирай перемычку, придурок, поймаю с поличным».
Подкупленный бомж, допив, зашвырнул бутылку в чащу, обращенную к заливу, снял с плеча сумку на веревке, подобную сумке Катрионы, только замусоленную, достал ломик, залез («резиновые сапоги рыбацкие, скотина, надел загодя») в воду и принялся выворачивать камни.
Катриона подняла овчарок, вышла из-за куста и, наставив на бродягу газовый пистолет, произнесла с интонацией Никиты: