Урусов с трудом удержал в зубах готовый уже сорваться вопрос: «С купальщицами?»
Степан Еремеевич перешел на шепот:
— Послезавтра полнолуние… После полуночи я разбужу вас… Стукну в дверь тихохонько… А вы ждите… Пойдем на пруды… У вас фонарик есть?
— Есть, — соврал Урусов.
Назавтра съездил он на электричке в Зеленогорск за фонариком. Едучи из Зеленогорска, он думал: спросить или не спросить: почему именно еврейки избраны были в качестве купальщиц? Решил не спрашивать: а вдруг маститый — антисемит и примет его за сиониста? С другой стороны, думал Урусов, не мог же старик запустить для экзотики в местные пруды узбечек или негритянок, это не реалистично. Наконец подумал он, что не хреново бы втихаря сходить в библиотеку, полистать книги Степана Еремеевича, а то, как назло, ни одной не читал.
При свете полной луны и двух фонариков, водительствуемый классиком, впервые попал Урусов на пруды каскада. Ни одна нимфа какой бы то ни было национальности не плескалась в их водах. Детсадовские дети спали во флигелях наверху.
— Купаться будете?
— Нет, — отвечал Урусов, подумав: «Может, он гомик?»
Цепляясь за ветви жимолости и ивняка, за корни сосен, с трудом продираясь сквозь кусты, вскарабкались они по крутому склону.
— Видите там, наверху, беседку?
— Вижу.
— А кто в беседке?
— Никого.
— Вглядитесь.
«Кого он там видит? — озабоченно думал Урусов. — Уж не голых ли?»
— Женщина в белом там стоит. Невеста.
Урусову стало страшно.
— Идемте, идемте, Степан Еремеевич, нам пора, поздно.
Они вышли, крадучись, через чугунные врата.
Луч фонарика классика скользнул по угловой беседке.
— Вот она! Вот! Вся в белом! В свадебном платье! Шпионка!
Урусов вел старика под руку, тот бормотал невнятное, упирался, сопротивлялся, но был приведен и сдан жене. Жена, стоя на пороге, быстро спросила:
— От баб?
— Нет…
— Он пьян?
— Нет.
— С прудов?
— Да.
Жена захлопнула дверь, что-то свалилось, возможно мольберт, грохот, всплеск шума, тишина. Урусов уснул одетый, едва вошел в свой номер и упал на диван.
Во время съемок савельевского фильма Урусов жил в люксе, некогда занимаемом Степаном Еремеевичем, давно почившим и похороненным с почти воинскими почестями, с помпою, с музыкой и телевидением; на могиле вдова поставила памятник: узкая низкая триумфальная арка, в которой в полный рост стоит бронзовый Степан Еремеевич с книгой в одной руке, палитрой в другой. На цоколе сияла золотом цитата из одной из его книг, под коей красовался золотой росчерк подписи. Возле последней завитушки росписи лежало золотое вечное перо, то есть привинчена была большая блестящая бронзовая авторучка.
Всю ночь Урусову снился покойный корифей, являвшийся ему в подштанниках и гневно говоривший:
— Занял-таки мое место, сукин сын!
Застилая постель, невыспавшийся Урусов нашел между спинкой кровати и матрацем пожелтевшую обтрепанную этикетку: «Купание молодых шпионок в прудах в лунную ночь, прерываемое солдатами».
За завтраком соседка по столу, переводчица со всех языков, безостановочно молотившая своим — как только есть успевала? — сказала ему:
— Весь Дом творчества только и говорит о вашем фильме! Надо же, сам Савельев решил экранизировать ваш роман! Фильм отчасти фантастический? Или сюрреалистический? Там, кажется, по приказу НКВД убивают академика Петрова? Какой смелый поворот сюжета! Какое неожиданное освещение проблем предвоенной сталинской эпохи репрессий! Урусов, мне обещали в ДК Крупской достать вашу книжку; вы мне ее подпишете? Я собираю автографы. А над чем вы сейчас работаете? Я сейчас перевожу книгу о плоскостопии, ради денег. За это мне потом обещали дать детектив. Что у вас за камень в перстне? Лазурит? Это ваш камень по гороскопу? Как романтично!
Завтрак свершился, писатели группами потянулись на прогулку на улицу Академиков.
Урусов пошел к заливу.
Дул ветер, загорающие отсутствовали. Он сидел на песке в полукольце осоки цвета туркестанской бирюзы, смотрел на дальний купол кронштадтского собора и думал о святом Иоанне Кронштадтском.
Знал Урусов об одном из пяти святых-покровителей Санкт-Петербурга немного: купил пару тоненьких брошюрок в Александро-Невской лавре, прочел, почти забыл. Однако именно тут, на заливе, ленивый ум заставлял его вспоминать то один, то другой отрывок наивных книг о пастыре, чье мирское имя было Иван Ильич.