Остроумие, тщательная продуманность представления и красота девочки какое-то время приносили им деньги и успех. Великий Фортинбрас поднялся от мюзик-холлов до концертных залов провинциальных городов. Представление стало модным, дамы толпами стекались на «утренники».
Великий Фортинбрас отказался от псевдонима и сноса стал капитаном Харландом.
Когда Селия выросла, он достиг более высокой ступени мастерства и стал заниматься спиритизмом, а Селия была у него медиумом. Представления с чтением мыслей превратились в волнующие «сеансы», хорошенькая девочка выросла и стала красивой семнадцатилетней девушкой, и когда она в роли медиума впадала в транс, это вызывало куда больший ажиотаж, чем когда ребенком читала чужие мысли.
– Я не видела в этом ничего плохого, – рассказывал! Селия следователю, не пытаясь оправдываться. – Мне и в голову не приходило, что мы кому-то приносим вред. Людям было интересно. Они должны были изобличить нас, если сумеют, – они пытались, но это им никогда не удавалось. Я смотрела на это просто: это была моя профессия, и я принимала ее как данность. До приезда в Экс я ни о чем не беспокоилась.
Но сенсационное разоблачение спиритизма, сделанное в Кембридже, подкосило капитана Харланда. Он с дочерью переехал во Францию, проделал разорительный тур по стране, просадил в казино в Дьеппе последнее и там же умер. Оставшихся денег хватило лишь на скромные похороны и на билет третьего класса до Парижа.
Там она жила честно, но бедно. Изящная фигура и врожденная грация позволили ей стать манекенщицей у одной модистки. Она снимала комнату на верхнем этаже дома на Сен-Оноре и вела полуголодное существование.
– Не было ни радости, ни удовлетворения, – решительно и искренне продолжала Селия. – Долгие часы в закрытом помещении вызывали головную боль, я стала нервной. У меня не было для этого закалки. Я была очень одинока, моя жизнь круто изменилась. Раньше был свежий воздух, красивые наряды и свобода, теперь все стало иначе. По вечерам я плакала в своей комнатушке, пока не засыпала в слезах, и гадала, будет ли у меня когда-нибудь любовь. Знаете, мне было всею восемнадцать лет, и я хотела жить счастливо.
Через несколько месяцев случилась трагедия. Модистка разорилась. Селия осталась без работы и никак не могла найти другую. Она стала отдавать в заклад свои платья, и вот однажды утром у нее на руках остались последние пять франков и долг за квартиру за месяц. Целый день Селия искала работу, совершенно голодная, но не трогала эти пять франков. Только вечером она зашла в магазин купить еды. Продавец взял ее монету, постучал ею о прилавок и со смехом перегнул пополам.
– Послушай, крошка, свинцом за хорошую еду не расплачиваются, – сказал он и швырнул ей злополучную монету.
Селия в отчаянии поплелась на улицу. Ее мучил голод. Домой идти она не решалась – боялась консьержки, которая станет требовать деньги за квартиру. Она стояла на тротуаре, и слезы катились по ее щекам. Иногда прохожие останавливались, смотрели и шли дальше. В конце концов полицейский велел ей уйти.
Девушка покорно ушла, глотая слезы. Она не знала, что делать дальше. У нее не было никого на свете. Никого.
– Я решила броситься в Сену, – продолжала рассказывать Селия, – подошла к реке, но вода показалась такой холодной, такой ужасной, а ведь я была молода. Я так хотела жить! Наступил вечер, зажглись фонари, город расцветился огнями, а я устала, я была такой жалкой…
Словом, девушка поднялась на Монмартр со всей скоростью, на какую были способны ее усталые ноги, робко прошлась вдоль ресторанов и наконец в один из них зашла в надежде, что кто-нибудь ее пожалеет и накормит ужином. Она остановилась в дверях зала. Мимо проходили мужчины в смокингах, женщины в роскошных платьях и драгоценностях, ее толкали, но никто не замечал. Она забилась в уголок, чтобы ее не увидели. Но понемногу новизна окружающего притупилась, и она понимала только одно: что от голода почти теряет сознание. Там были Две девушки, которые должны были танцевать между столами, пока люди ужинали; на одной было атласное голубое платье, на другой – наряд испанской танцовщицы. У девушек оказалось доброе сердце, они предложили Селии танцевать вместе с ними. Но на нее так никто и не обратил внимания. Не было у нее ни красивого платья, ни украшений, ни шика – трех непременных атрибутов парижской женщины. У нее была только молодость и красивое лицо.
– А в Париже без красивого платья, украшений и шика делать нечего, – сказала Селия. – Но наконец в ресторан пришла из театра мадам Довре с приятелями; она заметила, как я несчастна, и накормила меня. По ее просьбе я рассказала о себе. Она была так добра, что пригласила меня к себе домой, и я проплакала всю дорогу. Я пробыла у нее несколько дней, а потом она сказала, что я должна с ней жить, что ей тоже часто бывает одиноко и, если я соглашусь, со временем она найдет мне хорошего мужа и даст приданое. Казалось, закончились мои несчастья? – Селия улыбнулась.
Через две недели мадам Довре поведала Селии, что в Париж приезжает известный предсказатель судьбы; глядя в кристалл, он сообщает удивительные вещи о будущем; глаза старухи при этом разгорелись. На следующий день она взяла Селию с собой к предсказателю судьбы, и та поняла, какой страсти подвержена приютившая ее женщина. Очень скоро Селии стало ясно, как легко одурачить мадам Довре и как беззастенчиво ее грабят. Селия обдумала эту проблему и нашла выход.
– Мадам была очень добра ко мне, – говорила Селия, и в ее голосе слышалась искренняя любовь. – Она была простодушная и добрая женщина. Знакомые над ней смеялись и вели себя неблагородно. Но ведь на свете много женщин куда хуже, чем бедная мадам Довре, а люди их уважают. Мне было ее жаль; я предложила проводить сеансы, где сама буду вызывать людей из потустороннего мира. Я знала, что смогу позабавить ее гораздо более интересными и умными вещами, чем предсказатели судьбы. И в то же время избавлю от мошенников, которые всячески ее грабили. Это все, чего я хотела.
Да, больше она ни о чем не задумывалась. Она не приняла в расчет Элен Вокье и не могла даже представить, какой эффект окажут сеансы на мадам Довре. Селия и не подозревала, какие чувства испытывает к ней Элен. Если бы в то время кто-нибудь сказал ей, что эта почтенная пожилая женщина, которая всегда так внимательна, аккуратна, так признательна за любое проявление доброты, на деле пылает к ней злобой и ненавистью, она бы только посмеялась. Но Селия явилась в дом с Монмартра, за это Элен ее презирала. А потом Селия заняла ее место при мадам Довре, вытеснила ее, пусть и не желая этого. Элен была подругой хозяйки, а стала обычной служанкой. За это Элен ненавидела Селию. Ее ненависть распространилась и на старую суеверную дуру, которую так легко прельстить хорошеньким личиком. Элен презирала их обеих, обеих ненавидела, но должна была молча и бесплодно лелеять свою злобу. А потом начались сеансы, что подлило масла в огонь ее ненависти. Она обнаружила, что ее ободрали как липку, – прекратились подарки и комиссионные, которые она получала от толпы заурядных мошенников, привыкших выманивать деньги у мадам Довре. Элен Вокье была скупой и жадной, это в характере французских крестьян. Ее ненависть к Селин дошла до исступления, но у нее хватало хитрости скрывать это. Изнемогая от злобы, внешне она сохраняла полное спокойствие.
Селия не могла предугадать, что станет причиной ненависти; и совсем не ожидала, что на мадам Довре так подействуют эти сеансы. Раньше она была далека от своих доверчивых зрителей.
– Нас всегда разделяла рампа, – рассказывала она. – Я на сцене, зрители в зале, а если это делалось дома, то все устраивал отец. От меня требовалось только в последний момент выйти, отыграть свою роль и уйти. Мне в голову не приходило, что некоторые искренне верят в наши фокусы. Я об этом никогда не задумывалась. И когда увидела, что творится с мадам Довре, как искренне она убеждена, что все эти знаменитые дамы действительно являются с того света, чтобы с ней поболтать, я пришла в ужас. Я вызвала страсть, о существовании которой не подозревала. Я попыталась прекратить сеансы, но мне не позволили. Я пробудила страсть, которую уже не могла контролировать. Я боялась, что вся жизнь мадам Довре… это покажется абсурдным тому, кто ее не знал, но кто знал, поймет меня: вся Жизнь мадам Довре, все ее счастье могло рухнуть, если бы она обнаружила, что все эти разговоры – всего лишь трюк.