Ощутив тяжкий приступ морской болезни, я побрела вниз, в каюту.
Койка мисс Фэншо оказалась рядом с моей. Должна с сожалением признаться, что во время нашего общего мучения соседка то и дело терзала меня своим безжалостным эгоизмом. Трудно представить пациентку более беспокойную и требовательную. По сравнению с ней Уотсоны, которым тоже было плохо и за которыми стюардесса ухаживала с бесстыдной пристрастностью, казались настоящими стоиками. С тех пор я не раз замечала, что особы легкого, беззаботного темперамента и белокурой хрупкой красоты в стиле мисс Фэншо отличаются полной неспособностью терпеть страдания. В неблагоприятной обстановке они мгновенно прокисают, как слабое пиво во время грозы. Мужчина, который отважиться взять в жены подобную особу, обязан гарантировать ей безмятежное солнечное существование. Возмутившись наконец докучливой сварливостью Джиневры, я лаконично попросила перестать ныть. Отпор пошел на пользу, причем – что весьма отрадно – симпатия ее ко мне ничуть не уменьшилась.
С наступлением ночи море разыгралось не на шутку: теперь уже о борт бились тяжелые волны. Странно было представлять вокруг лишь тьму и черную воду, чувствуя при этом, что корабль настойчиво продолжает свой непроторенный путь, упорно преодолевая шум, накатывающиеся валы и поднимающийся шторм. Мебель начала падать, и пришлось ее привязывать. Пассажирам стало еще хуже. Мисс Фэншо со стоном заявила, что умирает.
– Только не сейчас, дорогая, – заметила стюардесса. – Потерпите немного, уже входим в порт.
И действительно, еще через четверть часа наступило спокойствие, а около полуночи путешествие закончилось.
Я жалела. Да, жалела. Время отдыха иссякло, а трудности – неизбежные, неисчислимые трудности – снова стали реальностью. Стоило выйти на палубу, как холодный воздух и кромешная ночная тьма словно решили наказать за своеволие мечты: светившиеся вокруг чуждой гавани огни чуждого портового городка встретили враждебно, словно неисчислимые коварные взгляды. Веселая компания поднялась на борт, чтобы встретить Уотсонов, целое дружное семейство окружило и увлекло мисс Фэншо, и только я… Но нет, ни на миг не осмелилась я задуматься и сравнить себя с ними.
И все же надо было где-то переночевать. Суровая необходимость не оставляла выбора. Заплатив стюардессе – причем она явно удивилась, получив на пару монет больше, чем грубый расчет оценивал мою состоятельность, – я попросила:
– Будьте добры, подскажите какую-нибудь тихую респектабельную гостиницу.
Она не только дала нужные указания, но и позвала носильщика, чтобы проводил (вещей у меня не было – мой саквояж уже отправился на таможню).
Я последовала за этим человеком по грубо вымощенной, освещенной лишь неверным мерцанием луны улице, и носильщик привел в гостиницу. Я предложила шестипенсовик, однако он отказался взять. Полагая, что его не устроила сумма, я заменила монету шиллингом, однако и его он отклонил, что-то резко буркнув на незнакомом языке. В освещенный холл вышел портье и на ломаном английском пояснил, что здесь иностранные деньги хождения не имеют. Я дала ему соверен для обмена и, уладив эту проблему, попросила комнату. Ужинать из-за морской болезни, волнения и слабости я не могла и, когда наконец за мной закрылась дверь крошечной комнаты, несказанно обрадовалась – опять появилась возможность отдохнуть, хотя наутро облако сомнений осталось таким же плотным и густым, необходимость приложения немыслимых усилий еще больше обострилась, опасность нищеты приблизилась, а борьба за существование ожесточилась.
Глава VII
Виллет
Утром я проснулась с обновленной отвагой и освеженным сознанием. Физическое недомогание больше не ослабляло разум; мысль работала ясно и четко.
Едва успев одеться, я услышала стук в дверь и, ожидая увидеть горничную, пригласила:
– Войдите.
Однако на пороге появился сурового вида мужчина и с грубым акцентом безапелляционно потребовал:
– Дайте ваш ключ, мисс.
– Зачем? – удивилась я.
– Дайте! – повторил он раздраженно и, почти выхватив из руки ключ, добавил: – Хорошо! Скоро принесу чемодан.
К счастью, ничего страшного не произошло: это оказался таможенный служащий. Где позавтракать, я не знала, но все же отправилась вниз и, к своему удивлению, обнаружила то, на что вчера от усталости не обратила внимания: оказывается, я поселилась в большом отеле. Я медленно спускалась по широкой лестнице и, останавливаясь на каждой ступеньке, поскольку торопиться было некуда, рассматривала высокий потолок, картины на стенах, большие окна, наполнявшие пространство светом, причудливо расчерченный прожилками мрамор, по которому ступала, хотя и не покрытый ковром и не очень чистый. Невольно сопоставляя увиденное с предоставленной мне комнатой – с крайней скромностью ее обстановки, – я впала в философское настроение и удивилась прозорливости персонала в размещении гостя в соответствии с его положением. Как могли корабельные и гостиничные служащие с первого взгляда определить, что я не имею никакой общественной значимости и не обременена капиталом, а значит, полное ничтожество? Факт казался любопытным и чреватым дурными последствиями: я не скрыла от самой себя, что именно он означал, однако попыталась устоять под его давлением и сохранить присутствие духа.