…Игорь сказал недавно — я слово в слово записала в дневнике: «Вас обманули. Вас заперли в четырех зеркальных стенах, и вы думаете, что балет — это весь мир, что человечество делится на тех, кто на сцене, и тех, кто в зале…»
Сил нет. Работаю по инерции, сама не понимаю, что делаю и зачем…
— Стоп! — балетмейстер устало вздохнул. — Это не балет! Это… художественная гимнастика! — придумал он наконец самое страшное ругательство, отвернулся и ушел к краю сцены.
Все молча ждали на своих местах, расслабившись, пользуясь передышкой. Балетмейстер прошелся по авансцене. Махнул Астахову, чтобы тот оставил его с девчонками.
— Анна Павлова: «Балет — это…» — требовательно начал он.
— «…не техника, это душа», — вразнобой закончили девчонки.
— Так где у вас душа? Одни мускулы! Не сломать бы линию да прыжок не смазать!.. Свет! — вдруг крикнул он, обернувшись к световому пульту. — Свет ко второму акту!
Прожектора погасли, затем включился свет второго акта «Жизели» — мертвенно-голубое лунное сияние. Белые костюмы девчонок вспыхнули в полутьме холодным фосфорическим светом, на безжизненно-голубых лицах легли глубокие синие тени.
— Это древняя легенда. Вы — виллисы. Невесты, не дожившие до своей свадьбы. До своего счастья… — балетмейстер медленно двигался между замерших девчонок. — В этих белых свадебных платьях вас опустили в могилы… Жизнь где-то там, наверху, там кто-то смеется, кто-то плачет, кто-то любит, а вы лежите в тесных сырых гробах под землей… Земля давит… Ночью виллисы встают из могил и убивают одиноких путников. Всех. Без пощады. Но только мужчин!.. Вы когда-нибудь думали — как виллисы их убивают?
— Кружат в смертельном танце, — сказала Ийка.
— Первоклассникам расскажешь, — отмахнулся балетмейстер.
Кто-то неуверенно засмеялся.
— Совершенно верно, — поднял палец балетмейстер. — Получить хотя бы подобие любви, которой вы, невесты, не успели насладиться там, наверху… А ты, Мирта, — обернулся он к Юльке, — ты поднимаешь виллис на эти смертные игрища, и ты обрекаешь путников на смерть. За что?
Юлька пожала плечами.
— Подумай, какое чувство так же сладко, как любовь? И так же, как любовь, способно смести любые преграды? — Балетмейстер близко наклонился к ее лицу. Он был похож на злого колдуна — с длинными прядями седых волос, узко и глубоко посаженными глазами. — Это — месть! Праведная месть!.. Виллисы не убийцы, они несут праведную месть мужской половине рода человеческого. За себя и за всех будущих виллис… За всех тех, кого каждый день убивают мужчины своим эгоизмом, ложью, похотью… И когда на ваше кладбище приходят Ганс и Альберт, лесничий и граф, которые, не поделив, лишили рассудка и жизни чистую наивную девочку, — разве смеют они безнаказанно топтать землю, которая давит на вас? И пусть эта деревенская дура Жизель лопочет о любви и пытается защитить Альберта — разве достоин он чего-нибудь, кроме презрения и смерти?
— Не достоин, — сказала Юлька.
— А теперь расскажи все это мне. Только без слов… — балетмейстер, пятясь, отошел на авансцену. — Свет!
Юлька зажмурилась от ослепительного света прожекторов.
— Начали!
Грянула рваная, громкая музыка. Полыхали разноцветные мигалки, вращался под потолком зеркальный шар, разбрасывая по залу зайчики, над танцующей толпой на подиуме извивались трое девчонок — ритм-группа — в сверкающих комбинезонах, с черными большими, как карнавальные маски, тенями вокруг глаз. Самовлюбленный диск-жокей кокетничал с залом.
Игорь и Юлька сидели на высоких стульчиках у стойки бара. Игорь потягивал через соломинку коктейль, перед Юлькой стоял такой же нетронутый.
— Попробуй.
— Не хочу. — У Юльки болела голова от шума, трескучей однообразной музыки, мигалок, мельтешения лиц.
— Слабенький ведь. Ну. чуть-чуть — за папу, за маму…
— Я тебе сто раз говорила: я не пью! Ни чуть-чуть, ни много! Ни слабого, ни сильного! Ничего!
Игорь помолчал. Они большую часть времени молчали сегодня. Нехорошее было молчание. Похоронное.