Рихард еще раз забежал домой.
— В четверть шестого начнем! Люди уже собрались на восемнадцати конспиративных квартирах! — и спешит дальше.
Из центра города начинают доноситься выстрелы. Стреляют час, другой, третий. Потом все замолкает. Только жители дома глухо переговариваются во дворе и в коридоре. То здесь, то там приоткрываются ставни, и люди выглядывают на улицу.
Погода пасмурная, и утренний свет с трудом пробивается во дворы.
Мамаша Вакманн открывает двери лавки.
Она стоит за прилавком. Подает хлеб, отвешивает селедку. Сама, наверное, и не сознает, что делает. Она будто отсутствует: руки сами непроизвольно движутся между полками, мешками и весами.
«Эрих, где ты? Почему не идешь!»
«Рихард, где ты? Почему не идешь!»
Редкие покупатели рассказывают просто страшные и ужасные истории. Каждый, что слышал, что понял в меру своего отношения. Одни проклинают власть. Но находятся и такие, кто оправдывает ее. Большинство же держат языки за зубами.
Восстание подавлено, многие восставшие убиты. Еще больше схвачено…
«Эрих, где ты? Я боюсь за тебя!»
«Рихард, где ты? Я боюсь за тебя!»
Около полудня в лавку заходит какой-то мужчина. Покупает пачку папирос, оглядывается, одни ли они в лавке, и шепчет через прилавок Паулине:
— Мужайтесь… Ээри и Рикс арестованы.
Паулине не в состоянии что-либо спросить. Она чувствует, что теряет силы, судорожно вцепилась в прилавок, чтобы не рухнуть.
— Мужайтесь… — снова шепчет мужчина. — Если у вас здесь что-нибудь осталось такого, что… сами знаете… тогда уничтожьте или перепрячьте в надежное место… Наверняка и сюда нагрянут с обыском!
Пока мать Вакманнов немного пришла в себя, мужчина уже исчез. Паулине не смогла и спросить, как схватили ее сыновей. Может, этот мужчина знал об этом… А может, хоть слышал через вторые-третьи руки… Если так… если через вторые-третьи руки, то… то это может быть и неправда! Это должно быть неправдой! Должно!
Проходит день, второй, третий. Дверь лавки с грохотом распахивается. Так же распахивают и заднюю дверь. Врываются полицейские. Обыскивают лавку, комнату. Находят под полом углубление, там какие-то масляные тряпки.
…Паулине так и не узнала, как схватили ее сыновей Эриха и Рихарда. В военно-полевом суде ее били и допрашивали. На ее горе слов не тратили. На долгое расследование времени не тратили. Да и что им расследовать! Господам офицерам все яснее ясного. Обвиняемая хранила под полом оружие, вся семья пропитана коммунистическим духом. А за это только смерть! И приговор привести в исполнение немедленно!
Такой же приговор за несколько дней до этого оборвал жизнь двух школьников — Эриха и Рихарда.
Классный руководитель, который незадолго до исполнения приговора смог поговорить с Эрихом, докладывал директору школы:
— Он назвал себя убежденным коммунистом, был немногословен, внешне безразличен и спокоен, на губах улыбка…
О расстреле рассказал тот же учитель:
— После первого залпа, упав на землю, он гордо крикнул: «Стреляйте еще!»
О Рихарде говорили, что его привели на место расстрела окровавленного…
Из этой семьи в живых оставался один Рудольф. До него буржуйские руки палачей не дотянулись. Многие годы он еще преподавал в Ленинграде политэкономию.
На улице Йозепа Лаара в доме номер 19 сейчас живет маленький мальчик. Радостно бегает он по комнате. И не знает, что пятьдесят лет назад Рихард Вакманн вытащил тут из-под пола шесть пистолетов и много патронов… Ему еще слишком мало лет для этого. Но он обязательно все узнает, потому что его молодая мама знает, что здесь, в их квартире, прятали оружие…
Так память о восстании первого декабря живет из поколения в поколение.