Томъ прочелъ: «Вы кого-то убили; но я не могу разобрать, кого именно: мужчину, женщину или ребенка»?
— Это заткнетъ за поясъ привидѣніе, являвшееся Цезарю и вообще все, что мнѣ когда-либо доводилось видѣть или же слышать! — объявилъ, пораженный изумленіемъ Томъ. — Оказывается, значитъ, что самый смертельный врагъ человѣка — его собственная рука. Представьте себѣ только, что она записываетъ на себѣ самыя сокровенныя роковыя его тайны, и въ то же время измѣннически готова разоблачить ихъ каждому постороннему лицу, знакомому съ черной, или же бѣлой магіей. Не понимаю только, чего ради дозволяете вы разглядывать такимъ опаснымъ людямъ вашу ладонь, на которой записаны такіе страшные факты?
— Для меня это совершенно безразлично, — возразилъ Луиджи совершенно спокойнымъ тономъ. — У меня имѣлось основаніе убить этого человѣка и я ни мало не жалѣю о своемъ поступкѣ.
— Какое же могло у васъ имѣться основаніе убить человѣка?
— Онъ самъ напрашивался на то, чтобы быть убитымъ.
— Я разскажу вамъ, какъ все случилось, такъ какъ братъ не хочетъ говорить объ этомъ самъ! — съ горячностью воскликнулъ Анджело. — Онъ убилъ человѣка для того, чтобы спасти мою жизнь. Вотъ чего ради онъ его убилъ. Это былъ благородный поступокъ, о которомъ нѣтъ ни малѣйшей надобности умалчивать.
— Ну да, разумѣется, — подтвердилъ Вильсонъ. — Убить человѣка, чтобы спасти жизнь родному брату, можетъ, при извѣстныхъ обстоятельствахъ, быть дѣломъ очень хорошимъ и великодушнымъ.
— Все, это мнѣ очень пріятно слышать, — возразилъ Луиджи, — но, въ данномъ случаѣ, о самопожертвованіи, геройствѣ или великодушіи съ моей стороны, мнѣ кажется, не могло быть и рѣчи. Вы упускаете изъ виду одно обстоятельство: если бы я не спасъ жизни Анджело, то и меня самого не оказалось бы въ живыхъ. Зарѣзавъ моего брата, убійца, безъ сомнѣнія, покончилъ бы также и со мною. Такимъ образомъ, на повѣрку оказывается, что я спасъ свою собственную жизнь.
— Все это однѣ только отговорки. Я тебя знаю и ни за что не повѣрю, чтобъ ты въ это мгновеніе думалъ о себѣ самомъ! — сказалъ Анджело. — Я храню у себя кинжалъ, которымъ Луиджи убилъ злодѣя, покушавшагося на мою жизнь и какъ-нибудь покажу его вамъ. Кинжалъ этотъ сталъ послѣ того для меня особенно дорогимъ. Впрочемъ, онъ имѣлъ уже и передъ тѣмъ свою собственную исторію, которая и сама по себѣ представляется довольно интересною. Онъ былъ подаренъ моему брату могущественнымъ индѣйскимъ державцемъ Гайковаромъ Бородскимъ, семьѣ котораго принадлежалъ въ теченіе двухъ или трехъ столѣтій. Имъ было убито изрядное число людей, почему-либо не нравившихся Гайковару и знаменитымъ его предкамъ. На взглядъ онъ не представляетъ ничего особеннаго, кромѣ того развѣ, что по наружности не похожъ на другіе ножи и кинжалы и т. п. Я сію минуту изображу вамъ его на бумагѣ. — Анджело взялъ листъ бумаги и, набросавъ нѣсколькими, штрихами фигуру восточнаго кинжала, продолжалъ: — Какъ видите, онъ обладаетъ широкимъ клинкомъ съ острыми, какъ бритва, лезвіями, на которомъ вырѣзаны вензеля или же имена длиннаго ряда его владѣльцевъ. Я самъ распорядился вырѣзать на немъ латинскими буквами имя Луиджи съ нашимъ гербомъ. Обратите вниманіе на замѣчательную рукоять этого кинжала. Она изъ цѣльнаго куска слоновой кости, отшлифованнаго какъ зеркало, толщиною приблизительно въ человѣческую руку, съ плоско запиленнымъ верхнимъ концомъ для того, чтобъ въ него удобнѣе было опираться большимъ пальцемъ. Кинжалъ надлежитъ держать именно такъ, чтобъ большой палецъ упирался въ верхній конецъ рукояти и затѣмъ наносить ударъ сверху внизъ. Передавая кинжалъ Луиджи, Гайковаръ показалъ намъ, какимъ именно образомъ слѣдуетъ его употреблять. Въ ту же самую почь Луиджи пришлось воспользоваться этимъ урокомъ, и у Гайковара оказалось однимъ подданнымъ менѣе. Ножны кинжала великолѣпно украшены драгоцѣнными цвѣтными каменьями. Вы, безъ сомнѣнія, найдете эти ножны гораздо интереснѣе самого кинжала.
Томъ замѣтилъ про себя:
— Какое счастье, что я сюда зашелъ! Я продалъ бы этотъ кинжалъ за ничтожную сумму, такъ какъ считалъ эти драгоцѣнные каменья цвѣтными стеклышками.
— Продолжайте вашъ разсказъ, — попросилъ Вильсонъ. — Вамъ не зачѣмъ прибѣгать къ паузамъ. Наше любопытство и безъ того достаточно возбуждено; мы желаемъ знать, при какихъ именно обстоятельствахъ совершили вы смертоубійство? Потрудитесь повѣдать намъ это.
— Смѣю увѣрить, что во всемъ виноватъ былъ именно только кинжалъ. Ночью пробрался въ комнату, отведенную намъ во дворцѣ, одинъ изъ туземныхъ служителей Гайковара, съ намѣреніемъ насъ убить и украсть подаренный намъ кинжалъ. Очевидно, его соблазняла значительная цѣнность самоцвѣтныхъ каменьевъ, украшавшихъ его ножны. Мы съ братомъ спали въ одной постели, и кинжалъ лежалъ у Луиджи подъ подушкой. Комната наша тускло освѣщалась едва мерцавшимъ ночникомъ. Я уже спалъ, а Луиджи еще бодрствовалъ, какъ вдругъ ему показалось въ полумракѣ, что кто-то подкрадывается къ постели. Луиджи вытащилъ кинжалъ изъ ноженъ и оказался немедленно же готовымъ употребить его въ дѣло въ случаѣ надобности. Необходимо замѣтить, что погода была теплая, а потому мы спали безъ простынь и безъ одѣялъ. Туземецъ, пробиравшійся ползкомъ, очутился уже у самой постели, нагнулся надо мной и занесъ правую руку, вооруженную большимъ ножомъ, собираясь всадить этотъ ножъ мнѣ прямо въ горло. Луиджи поймалъ однако, убійцу за руку, пригнулъ его внизъ и всадилъ ему въ шею кинжалъ по самую рукоять. Вотъ вамъ и весь сказъ.