Я молчала и даже не глотала слезы.
— Кто битым жизнью был, тот большего добьется. Пуд соли съевший, выше ценит мед. Кто слезы лил, тот искренней смеется. Кто умирал, тот знает, что живет.
Альберт крутанул меня за талию, и я оказалась с ним лицом к лицу. Только он не смотрел на меня, и я тоже подняла глаза к небу. Луны почти не было видно, но могло быть и полнолуние, необходимое для кровавых ритуалов.
— Чувствуешь запах?
Мой нос уже ничего не чувствовал, кроме запаха моего страха, и даже если Альберт говорил о нем, мне лучше молчать — он должен быть уверен, что я ему полностью покорна.
— Это не цветы, хотя здесь их полно, — продолжал самозабвенно Альберт.
О, да, это уж точно не мои духи…
— Так пахнет смерть и древний тлен. Это официально кладбищу приписали четыреста лет. На самом деле оно насчитывает почти тысячу…
Он глубоко вдохнул, но от его вдоха почему-то закачалась моя грудь. Почему? Потому что рыданиям стало там тесно.
— Тсс, — Альберт поднес палец к моим губам. — Не мешай наслаждаться запахом старой христианской крови, который доносится из катакомб. Ради этого запаха отец готов был ехать так далеко… Латынь можно было б отыскать поближе. Даже у нас в Румынии кладбище встречает такими словами, — и он сказал что-то по латыни, и я уловила слово «смерть»: — Трепещи, человек, я, Смерть, всесильна и доберусь до каждого из вас…
Его профиль на фоне луны был прекрасен. Почему в такой красивой оболочке поселилось зло?
— Идем же, Вилья! — будто опомнился он и протянул мне руку.
А я и не заметила, что он не держал меня все это время. А куда мне бежать — темно, хоть глаз коли, и сумка в машине — ни денег, ни телефона… Он все верно рассчитал. Возможно, и это у него не в первый раз…
— А ты сам не боишься идти ночью на кладбище? — заговорила я, делая маленький шажок назад, хотя и не знала, куда иду — к решетке или же от нее. — Это, может, в твоей Трансильвании тебя все слушаются, а австрийским вампирам ты не указ. Вдруг у тебя меня отберут? Зачем рисковать?
Слова брались из ниоткуда. Мозг не мог родить подобный бред… Хотя нет, великий мозг сковал страх, а малый инстинктивно продолжал сопротивляться…
Альберт рассмеялся еще звонче — что с его голосом? Так способны смеяться лишь дети…
— Там никого из наших нет. Сама подумай, как можно выспаться, когда весь день над головой топают туристы. Да и вообще вампиры в Зальцбурге жить не могут — здесь можно оглохнуть от колокольного звона! Да и от музыки Моцарта тоже, если ее не любишь. Идем!
И Альберт в один шаг преодолел расстояние, которое я так долго отвоевывала.
— Не вынуждай меня повторять приглашение дважды.
Альберт разозлился, и я схватила его руку. Я не хочу боли, не хочу…
— Готова?
Я кивнула, потому что боялась заплакать, если открою рот. И глаза бы тоже с удовольствием закрыла — все равно ни черта не видно из-за ночи и слез. Альберт держал меня крепко, но явно не из-за опасения, что я сбегу — просто не хотел испортить жертвенного агнца раньше времени. Он провел меня через ворота, а дальше я пошла почти сама: дорожки оказались достаточно широкими и даже мощеными. Тишина — безумная, гробовая… Во сколько поют петухи? Только они, кажется, способны испугать сказочного вампира — людей сумасшедшие не боятся.
Глаза освоились с темнотой, и я различила вдали крест капеллы и чуть было не сложила молитвенно руки, но удержалась от бесполезного жеста, который вызвал бы в Альберте лишь новый приступ гомерического смеха. Наверное, как и петушиный крик. И мой собственный. Но я его не сдержала, встретившись лицом к лицу с бледным чудищем, поднявшимся из-за ограды могилы.
— Тише! — Альберт прижал мою голову к своей груди. — Это всего лишь статуя. Здесь сейчас только два существа — я и ты. Сторожа не в счет — они мудрый народ и никогда не подойдут к ночным посетителям кладбища. А теперь раздевайся.
Я оторвала себя от плаща Альберта.
— Раздевайся, у нас мало времени! Надо успеть до полуночи.
— А что будет в полночь? — спросила я, хотя ответ меня не интересовал. Меня волновало, что будет со мной сейчас — какая сексуальная фантазия пришла в его больную голову? Ночью я не заметила в нем отклонений от нормы, не считая того, что он кончил после меня. Что он задумал? Распять меня на могильном кресте или превратить в статую — белую и бескровную. Он же вампир в конце-то концов!
— Будет дождь, — ответил безумец тихим спокойным голосом. — Ты ведь не хочешь промокнуть. Здесь и так прохладно. Ну же, поторопись.
И он протянул руки явно за моей одеждой, но разве сейчас я сама могла справиться с узлом на поясе, с ним справиться мог только он. Как и со всем остальным. Я стояла перед ним каменным, уже бескровным, изваянием. И, вместо дождя, по телу катились струи ледяного пота.