— Ем. Фрукты, орехи…
— Стейк с кровью? — подсказала я.
— Нет, я мяса не ем… Тем более говядину. Предпочитаю чистую кровь.
Он улыбался, и я улыбнулась в ответ, пытаясь забыть начало этого дурацкого свидания, но Альберт не желал, чтобы я забывала — он гордился своим моноспектаклем.
— Скажи, тебе было очень страшно? — стал напрашиваться он на комплимент.
Может, все-таки он актер и у него скоро пробы? Я кивнула:
— Ты разве не чувствуешь, насколько…
Жаль, что я надела колготки — сейчас бы сунула их под его нахальный нос.
— Тогда ты прошла свой катарсис, и теперь твоя душа чиста, что у ангела, и так же, как у него, невинна…
Так хотелось съездить ему по физиономии. Жаль, не успела перехватить букет. Отхлестать бы его им заодно. Или лучше расцарапать лицо ногтями, чтобы его на пробы даже не пустили! Но вместо этого я притянула его за галстук:
— Я не хочу долго оставаться невинной.
Придушить бы его за этот вечер, но так жалко терять ночь.
— Потерпи до гостиницы, — выдохнул Альберт и попытался отстраниться, но не тут-то было: — Здесь неудобно, — скосил он глаза на задний ряд кресел. — Да и на кладбище, скажем так, предаваться плотским утехам неприлично.
Я отпустила его и пристегнулась. Это будет наша последняя ночь. Больше я твоего сумасшествия не выдержу.
Глава VI
Если в Питере мини-зонтик выворачивался на первой же минуте, но в Зальцбурге он прослужил целых пять. Я попыталась выправить погнутые спицы и поняла, что разумнее бросить зонт в ближайшую урну.
— Альберт, останови хотя бы ветер! — закричала я уже из-под его пиджака, но Герр Вампир впервые решил расписаться в своей беспомощности, но сохранил лицо, скинув со своих мокрых губ на мои фразу:
— Одна моя знакомая, которую зовут Виктория, любит солнце — я пытаюсь разогнать для нее тучи.
Я проглотила отказ, но удерживала его губы, пока не почувствовала в туфлях воду
— пришлось опять бежать. Зато уже не смотря под ноги, прямо по лужам, поднимая море брызг. Ветер надувал пиджак, как парус, и мы бежали быстрее, чем сдают стометровку, и все равно с нас лило в три ручья, и вместе с водой из меня убегали страх и злость на Альберта за кладбище. Он прав — я не просто танцевала там, где даже помыслить не могла танцевать, я еще ни в жизнь не забуду этот танец и своего партнера. Возможно, именно этого Альберт и добивался. Хотя и рисковал загреметь в полицию.
Если бы во мне не текла русская кровь, я бы точно позвонила полицаям прямо со стойки портье, попросив службу безопасности подержать сумасшедшего до их приезда в смирительной рубашке. Но русская душа надела смирительную рубашку на себя и обняла несчастного сумасшедшего или же великолепного актера, который, мокрый как гусь, выжимал в дверях пиджак. Ну почему, почему на меня не обратил внимания нормальный? Да потому что ты сама нормальной не выглядела. Вот почему!
— Раздевайся! — скомандовал Альберт, закрыв на замок дверь номера, хотя в этот раз команда была лишней.
Я расстегнула плащ еще в лифте, а из туфель полила цветы в холле, не будучи, правда, уверенной, что растения в кадках настоящие.
— Ты тоже, — бросила я, отметив, что галстук в темном мокром цвете смотрится даже эффектнее, а вот прилипшие ко лбу кудри нет.
Я оглянулась в поисках бадьи, куда бы швырнуть колготки, и в итоге отправила всю одежду в мусорку под раковиной. Плащ мой Альберт повесил на спинку стула, а для пиджака достал из шкафа вешалку. Только бы не копался в моей одежде! Но он занимался своей, оставшись в одних трусах. К счастью, сухих.
— Виктория, поторопись! — подгонял он меня уже, наверное, по привычке, хотя нет, он оказался проворней и как-то успел проскочить мимо меня в ванную комнату. Сейчас там шумным потоком текла вода. — Ванна остывает!
Да он ее набрать еще не успел, но я рада была замочить в горячей пене хотя бы ноги.
— Спасибо!
Обалдеть, какой заботливый! Димка б первым делом высушил волосы, и я указала Альберту на полотенце, вдруг забыв, как оно называется по-английски. Вот бы так же быстро забыть чертов танец! Вернее, прелюдию к нему. Даже страшно пересказывать такое тете Зине. Она ж меня больше одну не то что за границу, из квартиры не выпустит. На работу провожать и встречать станет…
И сердце тут же сжалось — впереди ноябрьская серость, слякоть декабря — темно, противно и одиноко, а до метро чапать минут двадцать. На работе одни бабы. Есть три мужика — смотреть без слез нельзя, да и те заняты… Может, воспоминания с кладбища Святого Петра меня согреют? Оно действительно разделило мою жизнь на до и после. После всего пережитого перед очами Альберта я уже не буду прежней, а какой буду — лишь могильным черепам известно! И вот глаза защипало не по-детски. Только разреветься сейчас не хватало, и я будто случайно ткнула в глаз пеной, чтобы Альберт не узнал настоящую причину слез.