Он сидел перед ванной и помешивал рукой воду, будто пена еще не выросла мне до головы — или же боялся обжечь меня кипятком. Господи, ну чего ж ты такой чокнутый?! Ведь мог бы быть сказкой, а не мужиком!
От Альберта не укрылись мои слезы. Он тут же вскочил и притащил полотенце. Я промокнула глаза и набросила полотенце ему на голову. Альберт не стал сопротивляться. Я месила его кудри, как тесто, и поставила «ирокеза», но лишь на мгновение. Альберт затряс головой, и мои труды сразу распались на темные змейки.
— Отдыхай! — Альберт слизал с моих губ пену и ушел в комнату.
Я прикрыла глаза. Мне было хорошо и спокойно. Кладбище стало казаться плодом безумной фантазии. На этот раз моей собственной. Другая же моя фантазия слишком долго не возвращалась. Я поднырнула под пену, решив по-быстрому вымыть волосы, и когда вынырнула, то увидела над собой Альберта с душем в руках. Появляется только тогда, когда нужен. И подумать не успеешь, чтобы позвать, а помощь тут как тут. Лапа!
Он сполоснул мне волосы, вытер и высушил, как ребенку, а потом схватил тюбик с гостиничным кремом и подтолкнул меня к двери, но в спальне я встала, как вкопанная: вокруг кровати мерцали искусственные свечи.
— Где ты их взял? — ахнула я.
— Нашел в тумбочке. Они хорошо спрятаны, чтобы не раздражать своим видом тех, кто не умеет ими пользоваться.
Его улыбка вышла слишком нахальной, и он достойно принял от меня щелчок по носу. Только я рано обрадовалась своей власти над ним. Ковер тут же исчез из-под моих ног, и под головой оказалась подушка. Альберт умеет швырять не только плащи… Отвернув крышку тюбика, он склонился к моим ногам.
— Альберт, ты не обязан этого делать!
Я попыталась вырвать ногу, но куда там! Его пальцы оказались крепче испанского сапожка. В таких случаях говорят: не можешь вырваться, получай удовольствие. Я закрыла глаза и тут же услышала тихую музыку со звуками моря — надо бы отругать его за лазанье по чужим сумкам или себя, что так и не поставила на телефоне пароль. И вообще музыка — последнее, за что надо ругать сегодня Альберта.
— Сдается мне, ты хочешь забыть кладбище, — неожиданно увидела я над собой его лицо. — Тогда мне придется подарить тебе более яркое воспоминание, чтобы остаться в твоей памяти.
Мое сердце действительно замерло.
— Не пугай меня так!
— А я не пугаю. Это ты сама пугаешься. А я последний, кого надо бояться. Я здесь, чтобы тебе было хорошо.
— Мне хорошо, Альберт. Очень хорошо.
Я притянула его за шею, погрузив пальцы в волны мокрых волос. Его же скользнули мне под спину и замерли на лопатках. Я подалась к нему и села, сомкнув ноги у него за спиной.
— Я ищу крылья, — прошептал Альберт, опуская голову мне на плечо. Видно, он пока не научился играть на моем позвоночнике на ощупь. — Лопатки, кажется, заострились, — Я выгнулась, открывая для поцелуев шею, но он продолжал наигрывать гамму на моей спине. — Я чувствую, они почти прорезались, и ты скоро сможешь летать, моя маленькая Вилья…
Я зажала его хитрое лицо в ладони и ткнулась лбом в его губы, требуя поцелуя.
— Я уже на седьмом небе, — прошептала я, поднимая голову. — Дальше некуда лететь.
Его губы соскользнули с моего носа на подбородок.
— Всегда есть, куда выше…
Альберт сомкнул за моей спиной руки с такой силой, будто действительно желал удержать ту, что могла улететь. Но я не могла летать. Я могла лишь дрожать в его руках, как неоперившийся птенчик, требуя все новой и новой ласки, и он дарил их одну за другой, и я открывала голодный клювик, чтобы поймать очередной поцелуй из тех, что не насыщают, а лишь разжигают аппетит.
За окном бушевал ветер. Он трепал деревья, а я рвала пальцами простыни, пытаясь укрыть нас от посторонних взглядов, потому что на мои стоны точно сбежались все обзавидовавшиеся боги. Глупые, у меня осталось всего две ночи с ним, а потом я буду кутаться в простыни лишь затем, чтобы согреться в холодной постели.
— Ты что делаешь?
Я подскочила с подушки и протянула руку, будто могла сорвать с Альберта мокрую рубашку, которую тот успел уже застегнуть до половины. Я-то думала, он в ванную, и не открыла глаз, продолжая безрезультатно искать ногой скинутое одеяло.