Ноги отказывались идти чинно и скакали, точно в танце. Ноздри раздувались от летнего запаха травы. Хотелось петь, и плевать, что я не умею взять верно ни одной ноты. Вот бы сейчас заодно сделать селфи с улыбкой до ушей — всем на зависть, да телефон остался в номере. А вообще плевать и на то, что подумают френды и некоторые другие личности. Я ведь счастлива не виртуально! Я счастлива реально! И буду счастлива до посадки в самолет.
Так я доскакала до озера, на берегу которого красовалась огромная клумба, подстриженная в виде утки — желтые цветы составляли тело, красные — лапки, зеленые листочки создавали эффект камышей. Теперь уж я вовсю жалела об отсутствии телефона, потому поспешила прочь от цветочного утенка к берегу. Горы закутались в синюю дымку, а спокойная вода играла на солнце золотом. Интересно, она теплая? И я почти развязала шнурки, но в последний момент передумала, решив разуться на деревянной пристани, одиноко прорезающей гладь озера. Однако до нее я не дошла, обернувшись на окрик. Худосочный мужичок с овчаркой что-то продолжал кричать по-немецки. Достаточно гневно. Я сначала обомлела, а потом все же выкрикнула «экскюзми» и сделала было к нему шаг, но потом испугалась собаки и остановилась. Он не перешел на английский, но замахал рукой на знак, согласно которому я вторглась без приглашения в частные владения. Я снова извинилась и побежала по траве обратно к дороге, надеясь не наступить на развязавшийся шнурок.
Дорога развернула меня обратно к деревне и, пройдя мимо крохотной белой церквушки, я не постеснялась заглянуть в распахнутую дверь, но не вошла. Там, наверное, вся деревня стояла на коленях. Любопытной туристке здесь явно не место — да и хора мальчиков тут нет. Я специально брала билеты на субботний самолет, желая в воскресенье первым делом отправиться слушать знаменитый венский хор. Тогда я гадала еще, как разбужу муженька, но будить не пришлось, хор я послушала, и сейчас тоже радовалась, что никого нет рядом и не надо делать умное лицо, вспоминая даты рождения и смерти музыкальных гениев. Даже хорошие рассказчики иногда бывают занудами.
— Я знал, что ты променяешь меня на солнце, — сказал Альберт достаточно громко, когда я на цыпочках вошла в номер.
— Прости.
— Ты не должна извиняться. Я достал солнце из туч для того, чтобы ты радовалась, а не грустила из-за придурка, который не может на него смотреть.
— Булки тоже были вкусными, — сказала я и мысленно отругала себя за то, что не захватила для Альберта даже яблока. — Хочешь, я принесу для тебя что-нибудь, пока не разделась?
Он отказался, и я скинула верхнюю одежду. Раздеваться полностью не имело смысла — надо спать. Для другого существует ночь. А вообще хорошо, что тетя Зина отправила меня перед отпуском в салон. Сама бы я ограничилась бритвой и домашним маникюром, от которых не осталось бы к концу отпуска и следа. Черт, уже конец… Вена, Грац, Инсбрук, Зальцбург… Десять дней будто корова языком слизала. Почему Альберту не захотелось неделю назад послушать Моцарта в столице?
— Ложись на кровать! — приказал Альберт, когда я наступила босой ногой на край его плаща. — Я могу говорить с тобой и отсюда, а обнимать во сне я не умею. Прости. У меня не было такой практики. Никто, кроме меня, днем не спит…
— А я буду, — перебила я, но получила такой же жесткий отказ, как и в первый раз.
Что ж, лягу на самый край и, может быть, хоть во сне свалюсь на тебя, любимый мой вампир!
— Слушай, а у вас тут все так сильно верят в Бога? — спросила я через пять минут, не в силах побороть кофейную бодрость.
— Где у нас? Я не австриец.
— Вы же все равно соседи.
— Наверное, верят. Вернее, боятся. Я тоже когда-то боялся. Отец умел хорошо припугнуть Богом. А теперь уже не боюсь. Если этот Бог ничего не сделал моему отцу, то смысла его бояться нет…
— Твоей отец был очень жестоким? — начала я осторожно копаться в его душе. Вдруг ему надо поговорить. Вдруг до сих пор очень больно. И вся дурь его от детской травмы, которую смерть властного родителя только усилила.