Гарвей понимал всю несостоятельность тогдашнего врачебного искусства и деятельно работал над его преобразованием. Он мечтал и о создании новой науки - патологической анатомии, которая пришла бы на помощь терапии и которая тогда даже еще не зарождалась.
Только в редчайших случаях прибегали к анатомическим вскрытиям и исследованиям - при необычных опухолях и уродствах; никому не приходило в голову изучать обыкновенные болезни на основании анатомирования трупов людей, умерших от того или иного заболевания.
Естественно, что такой врач, как Гарвей, не вызывал симпатий и доверия у своих невежественных коллег. Его широкие взгляды на медицину, его научное понимание вопросов, осторожный подход к больным не пользовались одобрением врачей. Не раз доходили до него разговоры о нелепости его диагнозов и способов лечения, о том, что он "слишком много о себе воображает", что с таким багажом, как у него, далеко не уйдешь...
Он относился ко всем этим разговорам со свойственным ему добродушием и незлобивостью. Иногда после какой-нибудь неприятной встречи с коллегой, выразившим в ядовитой форме свое отношение к его поведению у постели страдающего больного, Гарвей возвращался домой и шутя говорил любимому в семье попугаю:
- А все-таки, как сказал Гомер, "опытный врач драгоценней многих других человеков"!
На что птица отвечала излюбленным у попугаев бранным словом:
- Дурррак!!!
Гарвей хохотал.
- Ты прав, попка, среди наших лекарей еще Очень немного можно встретить таких "драгоценнейших человеков".
На громкие голоса выходила жена и в тревоге спрашивала: не случилось ли какой неприятности?
В ответ Гарвей цитировал любимого поэта Виргилия:
- "Вы, о друзья! Ведь и раньше были нам беды знакомы! Худшее мы претерпели, дарует конец бог и этим..."
Со временем оптимизму его будет нанесен страшный удар. Худшее было впереди. А пока он неизменно говорил:
- Все будет в порядке, дорогая!
Между тем число завистников росло так же быстро, как и популярность молодого врача. В стенах врачебной коллегии шли разговоры, маститые медики осуждали Гарвея. Никто не признавал в нем хорошего терапевта, никто не желал следовать его методу лечения.
Но в 1607 году в Лондонскую коллегию врачей он все же был принят. При этом за спиной у него говорили:
- Ну что ж, он неплохой анатом! Что до его терапевтических возможностей, они оставляют желать много лучшего...
Частная практика была у Гарвея довольно значительной. Но гонораров не хватало на обеспеченную жизнь и, главное, на опыты и исследования. Как и большинство ученых различных эпох, Гарвей нуждался в службе, в постоянном заработке, в работе ради куска хлеба.
Он стал добиваться должности врача в госпитале св. Варфоломея. К тому времени у наиболее образованных и умных коллег он уже пользовался отличной репутацией. Особенно покровительствовал ему президент Лондонской коллегии врачей, доктор Аткинсон. Он снабдил Гарвея удостоверением о медицинской компетентности.
Удостоверения оказалось недостаточно - нужно было рекомендательное письмо, подписанное громким именем, пусть не имеющим никакого отношения к медицине, но известным и весомым в высшем обществе. Быть может, через доктора Аткинсона, а может быть, в доме какой-нибудь из своих аристократических пациенток Гарвей познакомился, а затем стал постоянным врачом графа Аронделя, имеющего доступ непосредственно к королю Якову I. Должно быть, этот знатный пациент с длинной родословной и огромными поместьями раздобыл для Гарвея рекомендательное письмо от самого короля.
Письмо это решило вопрос: Гарвей был назначен сначала кандидатом, потом исправляющим должность врача и, наконец, в 1609 году врачом старинного госпиталя св. Варфоломея.
В этом мрачном готическом здании Гарвей проработал долгие годы. Госпиталь св. Варфоломея существует и поныне. Память о великом ученом, гордости английской нации, сохранена здесь, как сохранены и оригиналы многих документов, распоряжений, регламентов, составленных в свое время Гарвеем.
Работая, главным врачом и хирургом в госпитале, Гарвей имел немало случаев обратить на себя внимание как на искусного целителя. Слава его возрастала. А с ней - и практика.