Зато после лекции начались бурные дебаты. Одни - их было немного - восторгались смелостью и оригинальностью новой доктрины, утверждали, что взгляды Гарвея произведут переворот в мировой медицинской науке, что Лондонская коллегия будет гордиться ученым, состоящим в ее рядах, что этот ученый принесет ей неувядаемую славу. Это были либо друзья и знакомые Гарвея, давно уже наблюдавшие за его экспериментами и рождением его идей, либо такие же, как он, смелые и умные люди, самоотверженно ратующие за процветание науки.
Другие в ярости кричали, что это вероотступничество, что Гарвей покусился на незыблемые авторитеты, что он подорвал основы науки, столетиями существовавшей в неизменном виде.
В одном они были правы: Гарвей действительно подорвал самые основы схоластической науки древних, покусился на святая святых каждого тогдашнего врача - на авторитет Галена, бросил вызов церкви и религии.
И те, кто больше всего боялся нового слова, новых открытий в раз навсегда установленных вещах, недаром буйствовали.
Гнилое, застоявшееся болото всколыхнулось. Но пока буря бушевала в стакане воды - дальше самой коллегии дело не пошло. Лекции Гарвея по-прежнему собирали много слушателей - он действительно демонстрировал на них интересные опыты и всякий раз обновлял свои доклады каким-нибудь новым наблюдением или исследованием.
Бурная реакция Лондонской коллегии на новое слово, сказанное Гарвеем, была только началом. Поводом для настоящего взрыва во всем ученом медицинском мире послужило опубликование Гарвеем книги, в которой он очень доходчиво, почти в художественной форме, и совершенно неопровержимо рассказал миру о круговороте крови в живом организме.
Но до этого времени прошло еще немало лет. Гарвей пишет о причинах, заставивших его опубликовать свой труд, публично изложить свои взгляды в печати:
"Одним они нравились, другим нет: одни порицали, поносили и обвиняли меня в измене учению и вере всех анатомов, другие находили мои мировоззрения новыми, интересными и утверждали, что было бы в высшей степени полезно изложить их полнее. Побуждаемый просьбами друзей... и ненавистью врагов (которые, относясь ко мне пристрастно и плохо понимая мои слова, пытались уронить меня в глазам общества), я решился обнародовать свое учение, чтобы всякий мог сам судить обо мне и о деле".
Книга была обнародована только в 1628 году, спустя почти тринадцать лет после первой публичной лекции Гарвея о кровообращении. В течение этих тринадцати лет он продолжал собирать факты и наблюдения, производить вивисекции и различные опыты, - словом, готовил настоящий бой, в котором враги никакими превосходящими силами не смогли бы ни на йоту сдвинуть его с занятых позиций.
В Уайтхолле и Виндзорском парке
В Уайтхолле, дворце английских королей, толпятся блестящие придворные. Вокруг дворца менее блестящая толпа просители лей: они добиваются аудиенции у короля Якова I или в крайнем случае у кого-нибудь из его фаворитов. Среди них много шотландцев - земляков Якова, мечтающих поправить свои дела за счет королевской казны. Но королевская казна пуста. Многочисленные неудачи во внешней и внутренней политике довели Якова до банкротства. Ограниченный и беспомощный король, в свою очередь, разоряет подданных: чтобы изыскать средства на войну с Германией, на покрытие расходов двора, на подачки королевским фаворитам, он ввел высокие корабельные сборы, наложил неслыханные пошлины на ввозимые и вывозимые товары.
Подданные ропщут. Ропщут помещики, купцы, ремесленники. Недоволен и парламент. Кое-как король справляется и с подданными и с парламентом. Что касается последнего, то в случае необходимости Яков попросту распускает его.
Но с земляками-шотландцами ему никак не удается справиться. Они преследуют его своими требованиями буквально по пятам, доводя короля до отчаянья. Яков издает приказы. Приказы на них не действуют. Они докучают королю на охоте, истребляют королевских собак, разгоняют дичь, учиняют потравы хлебов, подвергают опасности самоё королевскую особу. Яков приказывает рыцарю-маршалу: "...Хватать их немедленно, кто бы они ни были, препровождать их в ближайшую тюрьму, как нарушителей нашего королевского приказа, и держать их там, доколе сие нам будет угодно".