Эмбрион высших млекопитающих, в том числе и человека, в утробной стадии проходит путь, который соответствует взрослой организации низших. Развитие отдельного организма подчиняется тем же законам, что и развитие всего животного царства.
Растения и животные появлялись на земле не все сразу и не такими, как мы их теперь знаем. Они развивались на протяжении миллионов лет путем последовательных изменений, переходя от простого к сложному, от низшего к высшему. Родоначальниками животных и растений являются одноклеточные существа, из которых постепенно развились более сложные организмы: губки, кишечнополостные, иглокожие, черви, моллюски, членистоногие и т. д., вплоть до позвоночных и человека.
На рубеже четвертичного периода от общего для обезьян и человека ствола - приматов - обособилась одна ветвь. Ветвь эта получила название гоминидов, из нее в четвертичную эпоху развился современный человек - homo sapiens. Каждый организм имеет свою историю, строение организмов и функции их нужно рассматривать с исторической точки зрения, в развитии.
Как развивался весь животный мир, переходя со ступеньки на ступеньку, так же развивается и зародыш человека, прежде чем он становится человеком в собственном смысле слова. В период утробной жизни человеческий зародыш, как и всякое животное, походит в разные периоды развития на различных представителей своих отдаленных предков, начиная от одноклеточных.
Вот, например, черепаха. Прежде чем стать знакомой нам теперь медлительной, закованной в панцирь черепахой, она жила в доисторические времена в водах древнейшего океана. Вместо легких у нее были жабры. Затем, когда животное покинуло привычную среду и вышло на воздух, у него появились легкие, способные поглощать кислород из атмосферы. Зародыш человека тоже развивается в водной среде, на определенном этапе развития у него также вместо легких есть жаберные дуги и т. д. и т. п.
Об этом позже писал Чарлз Дарвин: "В высшей степени вероятно, что зародышевые или личиночные стадии многих животных более или менее ясно указывают нам на строение прародителя воей группы в его взрослом состоянии".
А в 1866 году, через двести пятнадцать лет после выхода в свет книги Гарвея, немецкие ученые Геккель и Мюллер сформулировали почти те же мысли в следующем законе, получившем название Биогенетического закона:
"В течение своего индивидуального развития (особенно зародышевого) живые существа повторяют главнейшие этапы развития всего ряда предковых форм".
О значении этого закона Энгельс в "Антидюринге" писал, что соответствие между ходом развития живых существ и историей развития видов растений и животных составляет надежнейшую опору для теории развития. Биогенетический закон в свое время послужил средством пропаганды теории развития органического мира и оружием борьбы с антидарвинистами, отрицавшими изменчивость видов и преемственность между ними.
Итак, во второй части своей книги о рождении животных Гарвей установил тождество различных типов животных, последовательность развития органов и постепенный переход признаков низших животных к высшим и человеку.
Третья часть послужила большим подспорьем для практической медицины. Главы, посвященные родам и всему, что с ними связано, были прямо-таки откровением для врачей-акушеров.
Не все в этой книге верно, не все подтвердилось впоследствии. Есть тут и фактические ошибки и ошибочные рассуждения. Этим книга о рождении животных отличается от первого трактата Гарвея - чувствуется, что недостаток фактических наблюдений для этого ученого, основывавшегося всегда на опыте, послужил страшным тормозом. Много ли мог он видеть собственными глазами, многое ли мог проверить "свидетельством чувств" в этой доступной лишь микроскопу области?
Там, где можно было обойтись без оптической техники, Гарвей высказал важнейшие мысли и правильные наблюдения, близкие нашим современным понятиям; там же, где отсутствие микроскопа лишало его возможности непосредственного наблюдения, он оказался в плену ошибок, там он далек от истины и близок в своих рассуждениях к взглядам Аристотеля, высказанным за две тысячи лет до того.
Это отсутствие фактов и личных наблюдений сказалось на всем последнем периоде научной деятельности Гарвея. Все чаще стал он прибегать к метафизическим высказываниям, обращаться к авторитету древних, цитировать их, стараясь, видимо, скрыть за этим собственную беспомощность в ряде вопросов. Чем дальше отходит он от пути экспериментатора, тем больше уклоняется от материализма и приближается к идеализму. Впрочем, винить его в этом невозможно, виновато было состояние тогдашней науки и техники.