Дом № 61 на площади 9 Января бойцы сержанта Якова Павлова удерживали 58 суток. Каждому дню его восстановления вела счет бригада строителей, которую возглавила Александра Черкасова. Так же, как в обороне города гремело имя сержанта Павлова, при его восстановлении славилось имя Черкасовой. Помню, как споро наращивались из битого кирпича его стены. Они еще не были возведены под крышу, а внутри дома уже начались отделочные работы. Когда они окончились, штукатуры принялись за наружные стены, и никому не пришло в голову не замазывать раствором наружную торцевую стену, обращенную к Волге. Во всем доме это была полностью уцелевшая стена, и на ней сразу по окончании боев ставили свои имена воины, защищавшие этот дом. Надписи были сделаны разной краской, а когда ее не хватило, то мазутом.
Хорошо помню, было больше десятка фамилий, и среди них русские, украинцы, татары, среднеазиатские и кавказские имена…
В книге «Битва за Сталинград»[2] воспроизведена фотография двух надписей того времени. Они сделаны, видно, одною рукою, четким почерком:
Мать Родина!
Здесь геройски сражались с врагом гвардейцы
Родимцева: Илья Воронов, Павел Демченко,
Алексей Амикин, Павел Довженко
и чуть ниже:
Этот дом отстоял гв. сержант
ЯКОВ ФЕДОтоВИЧ ПАВЛОВ!
В отчестве Павлова две буквы уменьшены; потому что они пришлись на выщербленную от снарядного осколка часть.
Но весной сорок третьего мне запомнились не эти каллиграфические четкие надписи, а другие. В них был тот поразивший меня «интернационал», и они скорее походили на росписи. Среди них русские имена: Н. Черноголовова, А. Александрова, украинцев — В. Глушенко, А. Иващенко, грузина — И. Мосияшвили, татарина — Ф. Ромозанова, таджика — К. Тургунова и других.
Надписи сделаны разной краской и, как я говорил, кажется, мазутом.
Каким бы памятником была та исковыренная осколками и пулями стена с росписями защитников этого знаменитого дома. Как я жалею сейчас, что среди властей города тогда не нашлось человека, который бы остановил нетерпение строителей бригады Черкасовой поскорее стереть все следы войны на Доме Павлова…
А может, еще и сейчас не поздно? Снять бережно штукатурку и открыть эту стену нашим детям и внукам. Я бы, по крайней мере, мог точно указать то место на стене, где были те надписи.
Теперь на этой стене надписи сделаны художниками и скульпторами. К словам защитников дома прибавились слова из клятвы строителей — мы восстановим тебя, Сталинград!
Всякий раз, когда бываю у этой стены, не могу сдержать волнение.
Дом Павлова восстановили одним из первых в Сталинграде, и в этом был не только глубокий символический смысл переклички и сплава ратного и трудового героизма, но здравая реальность. Не менее сотни обездоленных сталинградских семей получили тогда в нем комнаты. Многих из них я знал, так как к десятой годовщине освобождения Сталинграда писал большой очерк о жильцах Дома Павлова. Встречался тогда с семьями, какие и до войны жили в этом доме. Некоторые из них не покинули дом и во время боев за него, а жили в подвале, вместе с защитниками. Об этом вспоминает и Яков Павлов.
Так что у этого дома вспоминается многое: и те утраченные надписи, и святое желание строителей поскорее уйти от войны, убрать ее следы. Можно понять и то время и тех людей. И все же, все же…
Я бродил по Варшаве, и эти тревожные мысли будили застарелую боль, которая, мне казалось, наконец-то стала забываться. Боль шла оттуда, из далекой войны, из тех холодных и голодных зим 43—45-х годов, когда уже не было ее в Сталинграде, а мы так мучительно ждали с фронта письма от отца и брата. Ждали и боялись, что вместо них придут похоронки. Мы уже давно, скрывая друг от друга эту боязнь вестей с войны, благодарили судьбу, что второй год нет никаких известий о Викторе. За это время в другие семьи пришли похоронки, и там навсегда померкла надежда.
Боль шла от слишком раннего ухода из жизни отца, который вернулся с войны, но прожил после недолго, и еще более коротких жизней моих братьев Бориса и Сергея. Младший Сергей, получив тяжелую контузию в Сталинграде, сколько жил, столько и страдал, и война так и не отпустила его…
Силился и не мог вспомнить ли́ца моих одноклассников из 8 «Б» школы № 47. Их вытеснили мучения тех троих из семи, оставшихся в живых, которые, как и мой брат, умерли, когда в школы Сталинграда уже шло послевоенное поколение.