— О да, доблестные английские воины, только сейчас этот лицемерный Каин сразил брата своего во Христе! — он попытался спрыгнуть с козел, но копье тевтонца вновь нацелилось на него. — Кровь невинного, — старик показал на убитого, — вопиет к небу!
Он свободно владел норманнским, лишь странно гортанно чеканил слова, напомнив саксу акцент басков, которых он встречал в Аквитании.
— Молчи, мусульманское отродье, твоя смерть тоже не за горами Ливана! — яростно оборвал седобородого немец.
— Все мы смертны! Может, и твоя, еще неведомая, смотрит сейчас тебе в глаза! — бесстрашно ответил тот.
— Кто ты, почтенный старец? Что тут произошло, почему убит этот несчастный? — снова вступил в разговор Эдвард.
Немец взревел, поворачивая коня к друзьям:
— Старик — лекарь самого Саладина! Мы воюем с погаными иноверцами, а этот колдун их врачует! Сам дьявол помогает ему исцелять врагов!! — рыцарь истерически повышал надсаженный голос. — Раны, нанесенные воинами Христа, он лечит во имя дьявола, и язычники вновь садятся на коней и берут в руки оружие!!! Он одержим…
Звенящая бронза голоса старика легко перекрыла ржавый лязг обвинений орденского монаха:
— Сам ты одержим злом, поп! Я лечу всех, кто ко мне приходит, и сарацин и христиан! Всех, кому больно, как завещал нам, врачам, Гиппократ! И сколько хватает сил и слов, я убеждаю пациентов отложить оружие и жить в мире. Жаль, мало кто слушается! А насчет мусульманского отродья… Армения первой в мире стала христианским государством, и когда твои предки, невежественный германец, ходили в завшивевших шкурах и приносили человеческие жертвы Вотану на берегах Рейна, мой народ сотни лет уже чтил Иисуса!
Немец двинул коня на повозку, а в руках старика откуда-то мгновенно возник длинный предмет, завернутый в козью шкуру.
Вмешательство в конфликт вряд ли способствовало срочной доставке письма, но Эдварда поразило лицо седобородого. Одухотворенное, как у святого, оно светилось искренностью и силой. Голос его заворожил сакса, словно труба архангела. Молниеносный взгляд карих глаз, казалось, проник до самого сердца, призвал на помощь.
И юноша свершил поступок, решивший всю его судьбу. Он поднял руку и воскликнул:
— Именем короля Англии, я беру этого человека под защиту! Оставь его в покое, тевтонец!
— В покое?! Конечно, оставлю — в вечном! Вот только снесу и тебе голову, английский щенок! Защитник выискался, схизматики не лучше турок… — немец вздыбив, развернул коня. Послушники перенацелили в сакса стрелы.
Алан вклинился между соперниками:
— Ай-ай-ай! Ваше преподобие, а две роты, что идут за нами, вы тоже того… в капусту?
Грозный рыцарь ничего не слушал, отъехав, он готовился к атаке.
— Ну, что ж, коли так не терпится, бейтесь! — Алан взял в сторону, открывая тевтонцу дорогу, но, когда тот пригнулся и опустив копье двинулся вперед, внезапно бросил коня наперерез.
Не ожидавший подвоха рыцарь получил удар копьем в бок, потерял стремя, и загремел с коня кучей металлолома. Пока он силился подняться, Алан мгновенно спешился и приставил меч к его лицу.
К остолбеневшим от неожиданности братьям-послушникам, уставившимся, не веря очам, на поверженного командира, подлетели оставшиеся без присмотра гибкие как барсы сирийские юноши и вмиг сдернули одного из них с коня. Другому, опомнившемуся было, но поздно, пришлось поднять руки перед мечом сакса. Лекарь же, не обращая внимания на схватку, спрыгнул с облучка и склонился над убитым.
— Сдавайся, порождение содомского греха, не то выколю буркалы клеймором, клянусь святым Дунканом! — заорал на противника Алан, скорчив зверскую рожу. — А ну, вынь левой клешней свою тыкалку! Брось на землю! Так, отлично! Кинжал туда же!..
Неминуемая стальная смерть, смотрящая в лицо, сделала гордеца сговорчивее. Лежа на боку, он неуклюже выволок двуручный меч из ножен и уронил на землю. Увидев, как обернулось дело, Эдвард не удержался и залился звонким веселым смехом. Плененный рыцарь взглянул на него затравленным волком. Сложил оружие он, конечно, не из трусости, слишком уж безнадежным оказалось бы сопротивление. Сверзившись с высот могущества в беспомощность, лишь теперь он осознал всю глубину позора, столь неожиданно постигшего его, и на миг пожалел, что сдался, а не погиб, сопротивляясь. Но рыцарское счастье переменчиво, и надежда отомстить помогла ему сцепить зубы и молча снести все последовавшие унижения.
Неугомонный Алан с ехидными прибаутками сломал его ясеневое копье о ствол дерева, закинул подальше в чащу мечи и колчаны послушников, перерезал тетивы их луков и после этого разрешил всем троим сесть на коней и убраться вон. Обет воина Христа исключал возможность убийства союзников-крестоносцев или насилия над ними. Клинок немца он с сожалением швырнул под ноги владельцу. Меч считался вместилищем души рыцаря, скрыть его утрату немец вряд ли посмел бы, и капитул ордена мог пожаловаться в совет государей и раздуть историю к невыгоде Англии, а без иного оружия побежденный был не опасен. Тевтонец угрюмо подобрал свое опозоренное оружие, поднялся в седло и тронул коня вслед послушникам.