— Пока что он наказывает их на этом, лишая разума, — мудрые глаза старого врача глядели печально. — Ты, главное, вот что, запомни, Эдвард: крестовые походы, как и все войны, Богу не угодны, и победы вам здесь не видать. С твоим характером, несомненно, ты постепенно и сам в этом убедишься, вот тогда-то мы и поговорим еще. Если, конечно, ты доживешь до следующего разговора… Эк угораздило тебя родиться в такое время! Вольтеровы Кандиды[10] еще тысячу лет будут всем не ко двору…
Он замолчал. Эдварду стало грустно, словно с только что полученных новеньких рыцарских шпор облезла позолота. Он обрадовался, когда Алан, приметивший печаль друга, окликнул его из седла:
— Не отбил копчик о козлы, о паладин? Смотри, разучишься ездить верхом! Турниров на двуколках не бывает! — и захохотал во все горло.
— Он зря смеется! Раньше конница только и воевала на колесницах, сражаться верхом толком не получалось, пока стремена не изобрели, — старик, казалось, знал обо всем на свете. — Тысячи две-две с половиной лет тому назад чуть к югу отсюда огромные армии с сотнями колесниц встречались в битвах, описанных в Библии.
Тигран рассказывал замечательно интересно. Эдвард слушал, открыв рот, о давних временах, о героях и тиранах, о добрых и кровожадных богах, больше похожих на дьяволов, о древних египтянах, ассирийцах, греках, о прародине старика — Урарту, и о многом другом. Земная история внезапно раскрылась перед ним, как путнику с высокого горного перевала неведомая страна, и юноша вдруг ощутил стыд за ничтожность своих познаний.
Лекарь заметил его смущение и сказал:
— Ты не грусти! Все постигнуть невозможно. Главное — стремиться к знаниям! И не надо делать из кроткого Иисуса кровожадного Ваала или Молоха!
— Постепенно и наш век канет в вечность, — старик положил руку на плечо Эдварду, — останутся лишь рассказы о нем. Мы вместе с нашим временем будем жить в памяти потомков. В этом бессмертие и подлецов и героев. Каждый волен выбрать, как его будут помнить, зверем или человеком!
— Ты пока честен и непорочен, мальчик, — Тигран пристально смотрел в глаза Эдварду, — но в жизни непременно придется решить: мириться со злом или бороться с ним. Первое — легче, да и приятней, второе — почетней, но неизмеримо трудней. А труднее всего — распознать зло, видеть его, в какие бы одежды: в доспехи ли доблести, в рясу ли святости, в убогое ли рубище мнимой всеобщей пользы, оно не рядилось, под каким ярким стягом не выступало… Ты вчера хорошо начал, пусть и дальше на этой дороге тебе сопутствует удача.
Впереди открылась бухта Триполи.
Многобашенный Триполи — ворота Леванта, отсюда караванные пути вели вглубь Азии. Богатый город всегда соблазнял завоевателей. Кого здесь только не видели! И Александр Македонский, и римские легионы, и византийцы, теперь вот крестоносцы с турками бились за эту землю. Только недавно от крепости после долгой безуспешной осады отступил Саладин. И все грабили! Но купцы знали: прибыли без риска не видать, и не уезжали отсюда, упорно держались за город из-за его удобного местоположения. В порт и из порта по улицам везли товары, шагали люди разных наций и вероисповеданий, звучала чужая речь, звенели странные золотые и серебряные монеты далеких стран.
А где деньги, там и евреи. Видимо, провидение, отняв у древнего племени на долгие тысячелетия родину, добавило взамен толику ума, чтобы и без отчизны не растворилось, не исчезло, не сгинуло оно среди народов бескрайней Ойкумены. Вот только ума без горя не бывает. Упорно держась своего, всем они чужие. А чужих не любят и бьют. А чужих всем и бьют все. Чтобы оправдать зверства, лгут, вешают на чужаков все мерзости, которые только может породить патологически-изощренная жестокость, и этим оправдывают новые зверства. И так без конца. Вина за убийство всегда на убитом! Не любят люди за свои пакости отвечать, валят их на других. Не на черта, так на дьявола. Не на дьявола, так на жида. Нет его поблизости, так еще на кого! Не на собственные жадность, глупость и лень, а на чьи-нибудь происки… Но, вообще-то, евреи есть везде, и это очень удобно.
Вот к еврею, к удивлению гонцов, и завернули, въехав в Триполи, путники. Тигран сказал, что дальше пока не поедет, поживет несколько дней у старого друга, бывшего нагида[11] иудейской общины города Иегуды бен Элиазида.
Особняк его стоял внутри крепости близ стены. Банкир самого графа Триполи мог позволить себе поселиться вне гетто. Имя Тиграна мгновенно распахнуло ворота, и запыленная процессия втянулась во двор, затененный кипарисами. Из дома спешил взволнованный седой хозяин. Он обнял и поцеловал выпрыгнувшего из повозки лекаря. Тот представил ему своих спасителей. Британцам выказали знаки уважения по-восточному витиевато, но от всей души.