— Я дрался с сарацинами, так что собак на сегодня с меня хватит, — обернувшись на ходу, невесело пошутил тот, и, провожаемый раскатистым хохотом воина, двинулся вглубь бивака воинов короля Ричарда.
Кругом, как назло, звучала только норманнская речь, а впитанные с детства предубеждения мешали ему, чистокровному саксу, одалживаться у завоевателей. Конечно, в бою они надежные соратники, но он для них сакс, деревенщина, и слушать высокомерные грубые шутки в свой адрес у норманнского костра Эдвард не желал. Из-за неприязни к ним он и пошел служить к шотландцу сэру Мэрдоку и ни разу не пожалел об этом. Авторитет старого уважаемого всеми рыцаря защищал неопытного Эдварда от недоброжелателей, какие всегда легко находятся у зеленой молодежи. Сквайров сэра Мэрдока старались не задевать, сакс Годрит, признанный мастер меча, не потерпел бы оскорблений от битых еще его дедом при Норталлертоне[5] норманнов. Один взгляд на жесткое как из камня лицо Годрита отнимал у остряков всякое желание шутить. И о еде и ночлеге не приходилось заботиться Эдварду — все обеспечивали слуги Мак-Рашена. Смерть старших товарищей и наставников положила конец всему. Отныне Эдвард мог рассчитывать только на себя. Не найдет места оруженосца — придется стать простым ратником, а там, в толпе, вдали от начальства, пусть и свершит он подвиг, достойный золотых шпор, еще вопрос, окажется ли рядом кто-либо, имеющий право посвящения, да и к чему кому-то награждать чужака?
— Эдвард! — донесся знакомый голос. — Эй, Эдвард! Сюда!
Юноша завертел головой, силясь различить в сумерках сквозь дымы бесчисленных костров невысокую фигуру Алана Бьюли, родственника, телохранителя и слугу сэра Мэрдока. Несмотря на шум, Эдвард сразу сообразил, кто его зовет. Не узнать этот голос было бы сложно из-за прямо-таки выдающегося акцента. На сердце у Эдварда чуть потеплело. Они подружились с гэлом в долгом путешествии из Англии. Всего на пару лет старше, но уже очень сильный фехтовальщик — Алан многому успел научить его.
Сакс, наконец, высмотрел ярдах в пятидесяти чем-то машущую руку, и, подойдя ближе на этот призывный сигнал, разглядел, что флагом другу служит жареная оленья нога. У этого костра звучала шотландская речь.
Скоттов в лагере было совсем немного из-за розни между их королем Уильямом Львом и английским Ричардом Львиное Сердце. Царственные львы, точно настоящие, вечно цапались между собой, и эту рознь не пресекла и папская булла о запрещении войн между христианами на время крестового похода. Кое-кто из лэрдов пообещал не тревожить пока английских соседей, а кто-то и нет. В войске крестоносцев горцев старались не задевать, их черные палаши-клейморы отвечали на оскорбление, не медля ни минуты. Гэльские кланы враждовали на родине, но на чужбине гайлендеры всегда стояли один за другого.
У костра сидело и лежало с дюжину воинов в тартановых юбках.
— Эх! Жалко нашего лэрда… Настоящий был рыцарь, клянусь святым Дунканом! Ты оставался с ним, Эд! — горячо заговорил Алан, схватив юношу за плечи. — Как он погиб?! Ты видел?
— Нет, — опустив голову, пробормотал оруженосец, — и никто не видел, я спрашивал.
— Как вы унесли Годрита, он срубил еще двоих нехристей, — продолжил сакс нерадостный рассказ, — потом закричали про знамя Леопольда, все ринулись к башне и оттерли меня от сэра Мэрдока. Я выбрался из этой каши, а он уже лежит в крови. Вынесли за пролом, монах глянул и сказал, что все… конец… Обещали отпеть, потом, в церкви… Я вернулся к цитадели, получил по голове, а дальше толком и не помню ничего…
— Дальше? Дальше эмир прислал парламентеров, и на сегодня протрубили отбой… Он успел что-нибудь сказать? — притянул Эдварда к себе Алан.
— Что он мог сказать с такой дырой в сердце?..
— Как же я к его жене… ко вдове… с такой-то вестью! — растерянно забормотал Алан, уронив руки. — И зачем я понес Годрита? Больше некому было, что ли, лекаря искать?! И ему не помог, и господина не уберег… Ой, какой позор! Хуже и быть не может… Вот ушел, а оно и случилось… Нечего было его слушаться…
— Не уберег?.. От судьбы не убережешь, — подал голос пожилой гайлендер. — Господня воля на все — на жизнь и на смерть!
— Господня, не Господня, а я это горе леди Мэри в подарок не повезу. Да лучше здесь лечь в землю!
— Бог в помощь! В этом тебе никто не помеха, а за гибель в бою с нехристями все грехи спишутся, — мрачно усмехнулся ветеран-пограничник, его морщинистое лицо, уже обожженное солнцем Палестины, при свете костра казалось кирпично-красным, — сразу в рай попадешь безгрешным, как младенец, утонувший в крестильной купели, прямо к своему сэру Мэрдоку, упокой, Господи, его душу!