— Это о Христе, о спасителе! Что она говорит?! — неприязнь к этим… пархатым… не желающим постичь всю святость, всю благодать христианства мутью поднялась со дна души Эдварда.
Внезапно он осознал:
— Ведь это Ноэми! Чистая и добрая! Это ее я, дурак, начинаю ненавидеть…
Жестокости священной войны бесконечной чередой поплыли перед его внутренним взором. И он тоже их виновник… Эдвард сам себе сделался неприятен… Что ж ему, и с Ноэми воевать, что ли?! Он вдруг понял, что больше всего на свете ему хочется мира… Да, просто жить, любить и быть любимым! И одновременно он со всей ясностью осознал — это невозможно! Как вырваться из праведной мясорубки, не утратив чести? Кто поймет труса, дезертира? Как потом жить?! И разве простит Господь отступничество от святого дела?!
Он вспомнил Тиграна. Старик так ненавидит войну! Как жаль, что он уехал, что с ним нельзя посоветоваться!
Ноэми, должно быть, догадалась по лицу о его мыслях и печально опустила голову. Сакс в отчаянии потянулся к любимой.
— Прости, не обижайся! Ах, я дурак, дурак! И зачем предложил такое? Мне-то казалось, все так просто решается, а сейчас и сам вижу, что только сделал тебе больно. Я больше не буду! — совсем по-детски закончил Эдвард.
— Ладно, хватит об этом, — девушка горько усмехнулась. — Ты ведь хотел только, чтобы у нас все было хорошо, правда?
Юношу поразило, как Ноэми чутким любящим сердцем разделила его чувства, как бережно старалась не причинить боль упреками.
— Эх! Скорее бы война заканчивалась! Поедем тогда к Тиграну. Может, он придумает, чем помочь! — пожелал Эдвард.
Они так верили во всемогущество мудрого старика, что настроение у обоих сразу поднялось.
Алан, пережидая ненастье, занимался новыми доспехами. Подогнал их Эдварду и себе точно по фигуре, чтобы не терлось, не цеплялось железо. Время от времени, иногда и в самый неподходящий, с точки зрения влюбленных, момент, гэл являлся, и, не слушая возражений, заставлял мерить панцирь, остальные элементы брони, добиваясь идеала. Укоротил кое-где ремни, юному рыцарю запас дырок на них пока был ни к чему, толстеть он не собирался. Пропитал маслом толстую кожу подбивки, чтобы не прела. Хотел ворванью, нет лучше ее, чтобы ржа не ела оружие, но благородный сэр Эдвард запретил из-за запаха. Свиного топленого жира тоже по ряду причин не предвиделось, но Бенони отыскал на складе компании маленькую амфору с розовым маслом, гэл смешал его с оливковым, и от доспехов заблагоухало, как в лавке какого-нибудь индуса, торгующего парфюмерией.
Вечерами Эдвард и Ноэми долго не зажигали лампу, тихо беседовали в темноте или молчали, слушая дыхание друг друга.
Наконец, как-то ночью дождь иссяк. Утром четвертого, предпоследнего дня отпуска солнце озарило Триполи.
За завтраком Алан предложил выехать верхом, чтобы проверить новые доспехи:
— Где-нибудь на полянке позвеним мечами. Лучше выявить недостатки снаряжения сейчас, чем потом, в бою, погибая из-за них.
Ноэми настояла, чтобы и ее взяли с собой:
— И мне интересно будет посмотреть! А верхом я езжу неплохо!
Через полчаса она появилась во дворе в костюме, причудливо соединяющем в себе мужские и женские, восточные и европейские черты. Она была просто обворожительна, когда горячила и тут же осаживала твердой рукой перед воротами свою арабскую кобылу.
— Вот так я ездила в Гранаде! — крикнула она Эдварду, и пригнувшись к гриве, вылетела со двора.
Из-за глинобитного дувала раздался невероятный грохот, а затем понеслись визгливые ругательства. Выбежав на улицу, друзья расхохотались. По дороге раскатились в разные стороны предметы торговли толстого потного медника, а сам он, сидя в грязной луже, во все горло материл на разных языках ускакавшую за угол Ноэми, испугавшую его осла.
Эдвард от смеха не мог вымолвить ни слова. Дергая Алана за рукав, он несколько раз пытался объяснить, но от хохота умолкал:
— Э! Э! Как ты, как тогда… Грохота столько же…
Алан, недоуменно улыбаясь, смотрел на него.
— Как немца… — наконец выговорил сакс.
— И тоже проклинает! — захохотал Алан.
В зелени кустов через дорогу, глядя на их веселье, злобно скривил толстую рожу давний знакомый — послушник-оруженосец фон Штолльберга.
Подъехали два молодых иудея, дальние родственники Иегуды, приставленные им телохранителями к племяннице.
Друзья уверяли, что с ними никакой опасности нет, и охрана излишня, но старик был непоколебим:
— Ничего, ничего! Пусть, таки, едут. Глядишь, научатся чего-нибудь полезного. И из Назарета вже бывает что-ни-то доброго!