Время от времени она останавливалась и оглядывалась.
— Ой-ой! — он тихо вскрикнул и пригнулся, когда женщина посмотрела на окно дома, за которым прятался он.
Он ждал в засаде. Укрылся в полуразваленном здании, заставленном строительными лесами.
— Отвернись. Не смотри на меня. Кому говорят? Скворцова, сейчас же отвернись! Не смей смотреть сюда.
Доска мерно скрипнула под его ботинком, испачканном в цементном растворе.
Он пригнулся еще ниже и затаил дыхание.
Несмотря на то что он был уверен, что с такого расстояния его точно никто не заметит, присел на корточки и для надежности спрятал бинокль за спину.
Женщина огляделась, поправила сумочку и как ни в чем не бывало продолжила путь.
— Она чувствует, — прошептал он. — Ат, ат… Жертва всегда чувствует, когда за ней наблюдает хищник.
Доска вновь скрипнула.
Он зажал ладонью себе рот, чтобы никто не услышал его взволнованное дыхание. Грязный ботинок затрясся в предвкушении и нехотя отступил от окна.
— Терпение, ат, ат, — прошептал он.
Улыбка искривила его рот, и он облизнулся.
Какое приятное ощущение.
— Подготовка, ат. И терпение.
Его коленки тряслись. Голова кружилась.
— Сезон охоты на непослушных девочек… В разгаре. Да? Ведь так, Скворцова?
Он втянул ноздрями пыльный воздух, задержал дыхание и медленно поднес бинокль к глазам.
— А теперь давай покажи мне, Скворцова Маринка, в какой квартире ты живешь.
Он направил бинокль на окна дома, в который зашла женщина, чтобы не упустить ее из виду. Повезло, что в старом здании нет лифта, ему не придется, как в прошлый раз, маскироваться и ездить вверх-вниз с этажа на этаж, опасаясь, что кто-нибудь запомнит или, еще хуже, узнает его.
— Не упрямься, ат, ат, покажись.
Он представлял, как она остановилась у почтового ящика, как она достает из него корреспонденцию.
— Вот, — он заметил ее силуэт, поднимающийся между третьим и четвертым этажом. — Вот так. Молодец, Скворцова. Молодец, моя непослушная девочка. Умница, Маринка. Значит, у тебя четвертый этаж. А дальше? Направо или налево от лестницы?
Он рукой остановил трясущееся колено, из-за которого не получалось ровно держать бинокль.
— Давай признавайся, Скворцова. Показывай, где ты спишь, и скоро я приду за тобой…
Голос прозвучал, словно вместо человека говорил какой-то бездушный демон.
Он испугался.
Пришел в себя, отскочил от окна и встряхнул головой.
— Как? — прошептал он, заикаясь.
Ему стало страшно.
Он запаниковал. От осознания того, что теперь сам процесс, не цель, ради которой все затевалось, а именно процесс стал доставлять ему удовольствие.
Сердце забилось быстрее.
Бинокль выскользнул из мгновенно вспотевшей ладони и с грохотом упал на доски.
— Н-нет. Ч-что? Фу! Нет-нет! Гадость! Мерзость! На самом деле мне же противно…
Он хлестал себя ладонями по лицу.
— Да. Противно. Дело не в том. Мне противно!
Он бил себя до тех пор, пока на щеках не проступила кровь. Он посмотрел на покрасневшие ладони.
— Я же не этого хочу. Не этого… Хотел, ат, ат.
Он поднял бинокль, отряхнул от пыли, спрятал его за пазухой и выбежал на улицу.
Его лицо горело, обливалось потом. Соленые капельки перемешивались с кровью и стекали к подбородку.
— Кто-нибудь.
Взгляд в отчаянии метался по сторонам в поисках поддержки, в поисках помощи, но никто не откликнулся. Все, как тогда, как в детстве. До переживаний растерянного человека никому не было дела.
— Помогите.
Никто не смотрел на него.
— Кто-нибудь… Остановите меня, пожалуйста, — прошептал он и со всех ног бросился к своей машине.
«План провален, — крутилась в голове беспокойная мысль. — Я не справился. Подвел. Не удалось».
Да, полностью реализовать свой план в этот раз ему не удалось, зато удалось подловить себя. Уличить в неприемлемом желании, в запретном и осуждаемом самим собой, в неконтролируемом, порочном желании. В своей новой тяге к жестокости, в своей фанатичной мании причинять жертвам настоящую боль.
— Максимальную, нестерпимую, ат, ат, ужасающую боль.
Дверь грузовика хлопнула, мужчина включил радио. Заиграла веселенькая песенка. Он потянулся к бутылке с водой, зажмурился и уперся лбом в руль.
Пальцы вцепились в виски.
Писк, громкий, несмолкающий писк крохотной иголки, царапающей стекло, разрывал голову на части. Мужчина застонал от боли. Ноги били по педалям, стараясь выплеснуть скопившуюся злобу. Кабина грузовика раскачивалась.