Когда онъ явился въ Хересъ, его прежніе друзья избѣгали его, не желая компрометировать себя. Другіе же смотрѣли на него съ ненавистью, точно онъ изъ вынужденнаго своего изгнанія былъ отвѣтственъ за все случившееся.
Но сеньоръ Ферминъ, старый его товарищъ, не принадлежалъ къ этому числу. Увидавъ его, онъ поднялся, бросился въ его объятія, съ дрожью сильныхъ людей, которые не могутъ плакать.
— Ахъ, донъ-Фернандо!.. донъ-Фернандо!..
Сальватьерра сталъ утѣшать его. Онъ все зналъ. Побольше мужества. И онъ жертва общественнаго разложенія, противъ котораго донъ-Фернандо металъ громы со всѣмъ пыломъ аскета. Еще онъ можетъ начать новую жизяь, окруженный всей своей семьей. Міръ великъ. Гдѣ его сынъ устроитъ себѣ гнѣздо, туда и онъ можетъ поѣхать къ нему.
И Сальватьерра нѣсколько дней подъ рядъ приходилъ къ своему старому товарищу. Затѣмъ онъ уѣхалъ. Одни говорили, что онъ въ Кадиксѣ, другіе — въ Севильѣ, скитаясь по той андалузской землѣ, гдѣ съ воспомианіями ея героизма и великодушія лежали останки его матери — единственнаго существа, любовь котораго усладила ему жизнь.
Онъ не могъ оставатъся въ Хересѣ. Власть имущіе смотрѣли на него косо, точно готовы кинуться на него; бѣдные избѣгали его.
Прошелъ еще мѣсяцъ. Однажды вечеромъ, Марія де-ла-Лусъ, стоя у дверей своей хижины, чуть было не упала въ обморокъ. Ноги у нея дрожали, въ ушахъ звенѣло; вся ея кровь, казалось, хлынула ей въ лицо горячей волной, и потомъ отхлынула, оставивъ его покрытымъ зеленоватой блѣдностью. Рафаэль стоялъ передъ ней, укутанный въ плащъ, точно поджидая ее. Она хотѣла бѣжать, скрыться въ самый отдаленный уголокъ своей хижины.
— Марія де-ла-Лу!.. Марикилья!..
Это былъ тотъ же нѣжный и умоляіощій голосъ, какъ во времена ихъ свиданій у рѣшетчатаго окна, и не зная какимъ образомъ, она вернулась назадъ, робко приближаясь, устремивъ глаза, полные слезъ на бывшаго своего жениха.
И онъ тоже былъ полонъ грусти. Печальная серьезность, какъ бы придавала ему нѣкоторое изящество, утончая суровую внѣшность человѣка борьбы.
— Марія де-ла-Лу, — прошепталъ онъ. — Два слова не больше. Ты меня любишь и я тебя люблю. Зачѣмъ намъ проводить остатокъ нашей жизни бѣснуясь, кажъ несчастные?… Еще недавно я былъ такъ грубъ, что, увидѣвъ тебя, могъ почувствоватъ желаніе тебя убить. Но я говорилъ съ дономъ-Фернандо и онъ убѣдилъ меия своею мудростью. Это кончено.
И онъ подтвердилъ сказанное имъ энергичнымъ жестомъ. Кончилась ихъ разлука, кончилась глупая ревность въ несчастному, который не воскреснетъ и котораго она не любила, кончилось его злопамятство, вызванное несчастіемъ, въ которомъ она вовсе неповинна.
Они; уѣдутъ отсюда, они покинутъ родину — разсотояніе изгладить дурныя воспоминанія. Они разыщутъ Фермина. У него есть деньги для путешествія всѣхъ троихъ. Свободные и счастливые проживутъ они на лонѣ природы, въ мѣстности, незнакомой съ преступленіями цивилизаціи, съ эгоизмомъ людскимъ, гдѣ все принадлежитъ всѣмъ и нѣть другихъ привилегій, кромѣ труда; гд земля непорочна, какъ воздухъ и солнце, и не была обезчещена монополіей, не разорвана на части и унижена криками: это мое… а остальные люди пусть умираютъ съ голода.
И эта жизнь, свободная и счастливая возродитъ и ихъ души. Крестный, глядя на солнце, закроетъ глаза навѣкъ, съ спокойствіемъ исполнившаго свой долгъ. И они тоже, когда настанетъ часъ ихъ, закроютъ глаза свои, любя другъ друга до послѣдней минуты. Надъ ихъ могилами ихъ дѣло труда и свободы будетъ продолжаться ихъ дѣтьми и внуками болѣе счастливыми, чѣмъ они, такъ какъ имъ будутъ невѣдомы жестокости стараго міра, и они будутъ представлять себѣ праздныхъ богачей и жестокихъ сеньоровъ, какъ дѣти представляютъ себѣ чудовищъ и людоѣдовъ изъ сказокъ.
Марія де-ла-Лусъ слушала его растроганная. Бѣжать отсюда! Оставить позади столько воспоминаній… Еслибъ негодяй, причина гибели ихъ семьи, еще былъ бы живъ, оиа осталась бы при своемъ женскомъ упорствѣ. Но разъ, что онъ умеръ, и Рафаэль, котораго она не желаеть обманывать, мирится съ положеніемъ дѣлъ и великодушно прощаетъ ее… да, они уѣдутъ отсюда, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше!
Юноша продолжалъ объяснять ей свои планы. Донъ-Фернандо береть на себя убѣдить старика уѣхать; къ тому же онъ имъ дастъ письма къ друзьямъ своимъ въ Америкѣ. He пройдетъ и двухъ недѣль, какъ они отплывутъ на пароходѣ изъ Кадикса. Бѣжать, бѣжать скорѣе изъ страны висѣлицъ, гдѣ ружейными выстрѣлами думаютъ утолить голодъ, и гдѣ богатые отнимаютъ у бѣднихъ жизнь, честь и счастье!
— Пріѣхавъ туда, — продолжалъ Рафаэль, — ты будешь моей женой. Любовь моя будетъ сильнѣй прежней, чтобы ты не думала, что я храню въ глубинѣ души какое-нибудь горькое воспоминаніе. Все прошло. Донъ-Фернандо правъ. Тѣлесное опороченіе означаетъ собою очень мало. Любовь, вотъ главное, остальное — вздоръ. Твое сердце принадлежитъ мнѣ? оно мое?… Марія де-ла-Лу! Подруга души моей! Мы съ тобой пойдемъ при свѣтѣ солнца — теперь мы возродились съ тобой, теперь именно начинается наша любовь. Дай мнѣ поцѣловать тебя въ первый разъ въ жизни. Обними меня, подруга; я вижу, что ты принадлежишь мнѣ, что ты будешь поддержкой моей силы, опорой моей, когда начнется жизненная борьба на чужбинѣ.
И двое молодыхъ людей крѣпко поцѣловались на порогѣ хижины, соединивъ уста свои безъ всякаго трепета чувственности, долгое время держа другъ друга въ объятіяхъ, словно они своей любовью бросали вызовъ старому міру, который покидали.
Сальватьерра проводилъ въ Кадиксъ и усадилъ на пароходъ свеаго стараго товарища, сентора Фермина, отплывавшаго въ Америку съ Рафаэлемъ и Маріей де-ла-Лусъ. Привѣтъ! Они больше не увидятся. Міръ черезчуръ великъ для бѣдвнхъ, прикрѣпленныхъ всегда на одномъ и томъ же мѣстѣ.
Сальватьерра почувствовалъ, что у него текутъ изъ глазъ слезы. Всѣ его друзъя, всѣ воспоминанія его прошлаго исчезали, разрушенные смертью или несчастіемъ. Онъ оставался одинъ среди народа, котораго намѣревался освободить и который уже не зналъ его. Молодое поколѣніе смотрѣло на него, какъ на безумца, внушавшаго нѣкоторый интересъ своимъ аскетизмомъ, но они не понимали его словъ.
Нѣсколько дней послѣ отъѣзда этихъ своихъ друзей, онъ покинулъ свое убѣжище въ Кадиксѣ, чтобы оттравиться въ Хересъ. Его звалъ умирающій, одинъ изъ товарищей хорошихъ его временъ.
Сеньоръ Матаркадильосъ, хозяинъ маленькаго постоялаго дворика донъ-Грахо, былъ при смерти. Семья его умоляла революціонера пріѣхать, такъ какъ присутствіе его было послѣднимъ лучомъ радости для умирающаго. «Теперь онъ уже приговоренъ», писали его сыновья донъ-Фернанду. И онъ поѣхалъ въ Хересъ и отправился пѣшкомъ по дорогѣ въ Матансуелу, по той самой дорогѣ, которую онъ прошелъ ночью, но въ обратную сторону, идя за трупомъ цыганки.
Когда онъ добрался до постоялаго двора, ему сообщили, что его другъ умеръ нѣсколько часовъ передъ тѣмъ.
Это былъ воскресный вечеръ.
Въ единсутвенной комнатѣ хижины, на бѣдно убраной кровати лежалъ трупъ, безъ иного общества, кромѣ мухъ, жужжавшхъ надь его почти фіолетовымъ лмцомъ.
Вдова и дѣти, неся съ покорностью давно ожидаемое ими несчастіе, наливали стаканы виномъ, и служили своимъ покупателямъ, сидѣвшимъ въ непосредственной близости постоялаго дворика.
Поденщики Матансуэлы пили здѣсь, составивъ большой кружокъ.
Донъ-Фернандо, стоя у дверей хижины, созерцалъ обширную равнину, гдѣ не видно было ни одного человѣка, ни одной коровы, въ монотонномъ уединеніи воскреснаго дня.
Онъ чувствовалъ себя одинокимъ, вполнѣ одинокимъ. Только что онъ лишился послѣдняго изъ товарищей революціонной юности. Изъ всѣхъ совершившихъ походъ въ шоры и шедшихъ навстрѣчу смерти или тюрьмѣ ради романтизма революціи, никого не оставалось подлѣ него. Одни бѣжали въ отчаяніи за море, подшпориваемые нищетой; другіе — гнили въ землѣ, не имѣвъ утѣшенія видѣть, что справедливость и равенство царятъ надъ людьми.
Сколько безполезныхъ усилій! Столько тщетныхъ жертвъ! И наслѣдство столькихъ трудовъ, казалось, теряется навсегда! Новыя поколѣнія отворачиваются отъ старыхъ, не хотятъ принять изъ ихъ утомленныхъ и слабыхъ рукъ бремя ненависти и надеждъ.