Винный склеп
В бутылке вина содержится больше философии, чем во всех книгах мира.
Луи Пастер
Удовольствие, испытываемое человеком от употребления вина, - не идёт ни в какое сравнение с тем наслаждением, которое испытывает вино, когда его употребляют. Но в этом плане вино, как известно, вину рознь. Существуют легкодоступные экземпляры, которые, не успев оказаться в бутылке, тотчас же начинают, что называется, «ходить по рукам», а люди, осушив бутыль такого вина до дна, вскоре утрачивают к ней интерес. Но также существуют и редкие эксклюзивные образцы: долгие годы лежат они во мраке погребов, постепенно обрастая благородным налётом пыли, и всё никак не могут дождаться своего часа. Бутылка одного из подобных коллекционных вин находилась в особом хранилище особого погреба, где, в холоде и мраке, для неё были созданы все условия, почему-то считавшиеся комфортными.
В своё время эта бутыль была одной из нескольких. В основном погребе имелось великое множество вин со всего света, отличавшихся по возрасту и окрасу, будь то молодые, марочные или выдержанные, янтарные, красные или розовые, и это поистине вавилонское скопление постоянно галдело незаметным для людей многоголосьем. Вина из Франции, Италии, Кавказа, Венгрии, России и прочих уголков мира беседовали, шутили, расспрашивали друг друга о мире, спорили о всевозможных различиях между молодыми и выдержанными людьми, их сортах и качестве. Одни утверждали, что лучше других вино пьют кавказцы, другие расхваливали итальянцев или французов, или кого-то ещё, но это, как известно, было вопросом привычки и вкуса. Порой вина начинали выяснять отношения: то на почве различий менталитета, то на почве возрастных различий, а то и вообще без какого-либо внятного повода. Но то были сравнительно «простые» вина - пусть даже дорогие и респектабельные. В то время как в особом хранилище, особняком ото всех прочих, уныло коротали время коллекционные вина. Они считались самыми лучшими и ценились выше всех остальных вместе взятых, а с годами их стоимость лишь возрастала, но для самих вин в этом не было ни смысла, ни пользы, ни радости. Их гастрономическая ценность стремилась к нулю, поскольку подобные вина никто не пил: их приобретали поштучно или небольшими редкими коллекционными партиями очень богатые люди или очень богатые специализированные музеи и совсем не для того, чтобы пить, но для того, чтоб держать в своём погребе и гордиться ими, хвастаясь при каждом удобном случае, а затем, если надоест держать, - продавали или дарили другим богатым людям или музеям. И, само собой, до глубинных переживаний, личных трагедий и драм каких-то там бутылок вина людям не было никакого дела.
До поры до времени бутылке коллекционного вина казалось, что хуже и быть не может, однако, как оказалось, она горько ошибалась. Любому, кто оказался в беде, всегда было легче, если рядом был кто-нибудь, способный разделить и понять его боль. Но шли века - все прочие бутылки раздарили или распродали, а эту решили оставить: одну, во мраке и холоде, на вечное хранение, в угоду нелепой человеческой прихоти. Да что же это за «престиж» - то такой? Наверное, нужно было быть человеком, чтобы понять это, а для пыльной бутылки вина, оставшейся одной в целом мире, вдали от родных и друзей, всё это казалось одной великой несправедливостью, если не сказать больше - глупостью.
В итоге, обладая в запасе целой вечностью, которую необходимо было чем-то занять, чтобы не сойти с ума от скуки, вино, бутылка, пробка и этикетка развлекали себя тем, что постоянно выдумывали всякую всячину. Мрак, пыль, холод, стены, полки и всё реже включаемые лампочки (зажигавшиеся лишь изредка, когда кто-нибудь из людей за чем-нибудь спускался в погребок) встревали в их разговор довольно-таки редко, поскольку обладали другими складами характера, чуждыми вину и его товарищам по несчастью (общение с которыми, опять же, не могло полноценно заменить ему общение с другими винами, как общение с Пятницей не могло полноценно компенсировать Робинзону нехватку людей его культуры).
За века вино поднаторело в искусстве брожения, но помимо этого оно иногда, как и всякое другое вино, имевшее в запасе немало времени, бралось сочинять стихи (в частности - рубаи про пьющего Омара Хайяма), загадки, шарады, картины и философские концепции, которые, возникая в его каплях, постепенно оседали на дне бутылки. Ах, если бы только кто-нибудь мог выпить его - оно безвозмездно одарило бы любого всем тем, что накопило за эти годы: вся поэзия, вся мудрость осела бы где-то на бессознательном уровне, чтобы постепенно проявить себя. Но подлость положения заключалась в том, что этому не суждено было случиться, и вино отчётливо понимало это.